Каламбур понравился. Он рассмеялся.
– Немного погодя проверим, малышка Дина.
Я потянулась к нему. Ну, обними, прижми крепче! Клитус Вителлиус на свободе, с ним его люди! Мир вновь засверкал всеми красками, распахнул объятья мне навстречу. Заново ощутила я мужскую притягательность и рабскую свою покорность, заново, едва ли не крича от радости, осознала, как истово, неумолимо влечет меня к мужчинам. Снова я беспомощна перед ними, снова в их власти, снова люблю, снова не в силах устоять перед малейшим прикосновением или словом.
Я потянулась к нему губами, но он со смехом отстранил меня.
– Ну ты, рабыня!
– Да, хозяин, – потупилась я.
Вновь неудержимо тянуло меня к мужчинам, настоящим мужчинам, мужчинам Гора. Какую бурю радости рождают достоинство, сила, мужественность и сладострастие гориан в душе землянки, привыкшей к мужскому ханжеству и слабости, к застенчивости, сдержанности и лицемерию земных мужчин. Клитуса Вителлиуса, я знаю, злило то, как, не умея совладать с собой, откликалась я на прикосновение мужских рук. Он презирал меня за это – может, и поделом. Впрочем, я рабыня, шлюха. И мне нет до этого дела. Но, даже превращаясь помимо собственной воли в объятиях любого горианина в задыхающуюся в оргазме рабыню, по-настоящему любила – и люблю я только его, Клитуса Вителлиуса. Ни в чьих руках не чувствовала я себя такой беспомощной. Он – властелин моей любви. Надсмотрщик знаком подозвал матроса, что надевал на меня перед отплытием кандалы. Тот подошел. Надсмотрщик повернулся ко мне.
– Хоть на борту ты и единственная, поблажек не жди.
– Да, хозяин.
– Отведи ее в трюм, – приказал он матросу, – и посади на цепь.
Матрос перекинул меня через плечо. Там, внизу, меня продержат на цепи, пока вожделение мое не дойдет до предела, пока не заскулю от отчаяния. А уж потом поволокут на палубу.
Глава 22. К ЮГО-ВОСТОКУ ОТ КОСА
Под палящим солнцем бродила я по раскаленной палубе «Сокровища Джеда». Запустила пальцы в волосы. Отросли – дюйма полтора уже. Откинула волосы назад. Зажмурилась. Потянулась. Открыла глаза. В неправдоподобно синем небе плыли ослепительно белые – глазам больно – облака. Под ровным свежим ветром вздувался на рее треугольный латинский ларус. Слева, справа – корабли, грузовые, таранные, с такими же треугольными парусами. Всего в караване судов двадцать. Мы идем в Шенди.
Уже два дня как вышли из Телнуса. Десятый час. Хорошо на палубе. Ветер, соленые брызги. Я стою у поручней. До воды – не больше ярда. Осевшее под тяжестью груза мелководное суденышко решительно рассекает сверкающую под лучами солнца гладь моря. А вон еще корабли – у самого горизонта. Мачты, паруса… Красиво. Понятно, почему мужчины – и земляне и гориане – так любят море. Для них оно точно живое существо.
Кончики пальцев пробежали по опоясавшему горло ошейнику. На нем – ярлычок: «Перешлите меня леди Элайзе из Ара, из Шести Башен». В Шенди меня свяжут и отправят на тарне в Ар, на милость Элайзы Невинс, былой моей соперницы, а ныне – хозяйки. Уж она позаботится, чтоб без дела сидеть мне не пришлось. Вздохнуть не даст. Стальной ошейник холодит пальцы. Тяжкая доля – быть рабыней у женщины. Заставит по струнке ходить. Как же – служанка родовитой благородной дамы! Обязана являть пример скромности, безукоризненной покорности и смирения. Не приведи Бог скомпрометировать хозяйку. Один взгляд в сторону мужчины, будь он хоть раб, – семь шкур с меня спустит своей изящной дамской кожаной плеткой, шитой бисером, той самой, что висит в спальне. Мне уже довелось ее отведать. Принадлежать ей будет для меня пыткой. И дело не только в стыде и унижении. Нет, самое страшное – ее принципы. Придется полностью подчинить себя им. А она горда, независимость и презрение к мужчинам для нее превыше всего. Воля хозяйки – закон для рабыни. Но тело мое помнит сильные, властные руки горианских мужчин. Как смогу я жить без них?
Прочь, прочь мысли о хозяйке! Буду жить сегодняшним днем. А сегодня мир полон радости, мужчин, моря и солнца.
Матросы на корме забросили в воду лесу и теперь, взмокшие, напрягая все силы, выбирали ее. Леса не поддавалась.
Я побежала к корме – посмотреть. Из воды показался огромный пятнистый четырехжаберный грант и, закручивая водовороты, снова ушел в глубину. За лесу ухватился еще один матрос. Не отводя глаз, следила я за ходом схватки. Моряки с пересекающих Тассу судов часто ловят рыбу – ею питаются, остатки идут на наживку.
Я вскрикнула от страха. Кто-то из мужчин злобно выругался. Откуда ни возьмись из-под гранта вынырнула длинная белая девятижаберная акула, сорвала добычу с лески и была такова. Вслед за ней, рассекая спинными плавниками волны, устремились охочие до объедков акулы помельче. За проходящими судами нередко увязываются акулы и морские ящеры – подбирают выброшенный мусор, срывают с крючков улов. Наш огромный караван, уж конечно, привлек целые стаи таких чудовищ. Накануне у меня на глазах из мерцающих волн Тассы высунул длинную шею морской ящер. Крошечная головка, мелкие зубы в несколько рядов. Вынырнул, точно лопасть весла, и вновь канул в пучину. Столь устрашающий вид обманчив – для человека животные эти опасности не представляют. Подбирают объедки, хватают мелкую рыбешку. Близкие им виды питаются водяными рачками. Есть редкие. Говорят, далеко не каждому из моряков доводилось видеть таких. Гораздо многочисленнее – и опаснее – длинномордые зубастые морские ящеры, формой тела напоминающие рыб. Бесшумные, агрессивные – моряки боятся их не меньше акул. Но самые стремительные из хищников Тассы – свирепые клыкастые морские слины, сородичи слинов наземных. Считаются они и самыми опасными. Встречаются они, однако, чаще всего в северных водах; на юг, к берегам Коса или к бухте Тироса, заплывают лишь изредка.
Я побрела обратно к носовой части. Подошла к деревянной бадье, выудила оттуда тоспит, принялась высасывать сок. Никто меня не оговорил.
Хоть в первый день плавания надсмотрщик и предупредил, чтоб на поблажки не рассчитывала, слова своего не сдержал. На судне мне предоставили полную свободу. Даже на ночь на цепь не сажали. Мужчинам я понравилась, обращались со мной хорошо – дружески-грубовато, по-свойски, как часто обходятся с невольницей, принадлежащей всем и всем повинующейся. Ограничивали меня, пожалуй, не больше, чем свободную женщину, не считая, конечно, стоящего между нами барьера. Разве что рабская туника и ошейник напоминали, что, стоит кому-нибудь из мужчин, щелкнув пальцами, указать пятачок на палубе у своих ног или свистнуть мне среди ночи – и я, как ручной слин, помчусь исполнять их прихоти.
