девушку, а то и нескольких. Но хоть такими уловками и можно пораньше привлечь в зал толпу, работорговцы знают: в начале торгов за лучший товар не получишь столько, сколько дадут, когда торги в самом разгаре, когда толпа разогрета, когда предложения так и сыплются одно за другим. Так или иначе, хорошие, с точки зрения рабынь, номера – где-то между сороковым и сотым. Лучше всего, конечно, оказаться на помосте в самый пик торгов. Если, как сегодня, на продажу выставляется сто двадцать девушек, самая оживленная торговля развернется между восьмидесятым и девяносто пятым номерами. Позже покупатели начнут уставать и разбредаться из зала. Все сказанное справедливо для обычных, «долгих» торгов, которые в крупных торговых домах проводятся раза четыре в неделю. К специальным, частным, внутренним распродажам это не относится. На специальные распродажи выставляют всего пятнадцать – двадцать девушек, представляющих особый интерес, о таких распродажах широко оповещают публику. Говорят, по таким случаям на торги стремится попасть весь Ар. Специальные торги назначают, скажем, для продажи захваченной в плен дочери убара покоренного города, если только убару-победителю не придет фантазия шутки ради продать ее на обычных торгах на каком-нибудь заштатном помосте. Но чаще всего конечно же такую царскую добычу убар-победитель оставляет себе, дабы поверженная в прах пленница в ошейнике услаждала его душу, как воспоминание о победе, и тело – как женщина.
– Встать! – приказал надсмотрщик.
Группа, в которую входила и я, встала.
– Передвинуться влево!
Не мешкая, мы сдвинулись в сторону помоста.
Теперь шеренга разделена на десятки. В начале торгов, пока продавали первую двадцатку, цепь соединяла нас всех. Постепенно мы продвигались по коридору. И каждый раз, сдвигаясь на скамейке на одно-два места, мы знали: еще одна или две наши сестры проданы. Так методично, шаг за шагом вселяют в души девушек – даже тех, кому ступать на помост не впервой, – тревогу и нетерпение. К тому, что тебя выставляют напоказ и продают, не привыкнуть никогда. Но вот, когда продана первая двадцатка, когда нервы наши уже на пределе, нас делят на группы по десять. Казалось бы, можно перевести дух. Но стоило нам вздохнуть посвободнее, как прозвучал приказ: встать на ноги, на десять шагов к концу коридора. Едва позволили расслабиться, и сразу – на десять шагов вперед, к помосту! Снова смятение, снова страх. Крошечная – пусть мнимая – оттяжка, и снова вперед, еще быстрее, навстречу неизвестности. Что за опасности подстерегают впереди? В чьи руки попадешь? Что вздумается сделать с тобой новому хозяину?
Теперь голос аукциониста слышался отчетливо. Доносились и выкрики из толпы. По рядам, торгуя шербетом, бродил разносчик.
Я уже почти у самого выхода, в головах своей колонны. Торги идут бойко.
Девушка в домашней тунике, слева от меня, застыла в напряжении. Пальцы впились в доски скамьи. Вот проверяют, подправляют ее макияж. Вот отстегнули цепь, сняли ошейник. Стоящий у выхода на помост человек с дощечкой и грифелем в руках сделал ей знак подойти, проверил написанный губной помадой под левым ухом номер – девяносто. В Курулене девушек выводят на помост без ошейников.
Взревела толпа. Значит, стоящая на помосте девушка продана. У подножия уже ждала следующая, номер восемьдесят девять. Ткнув рукояткой плетки, мужчина велел ей подниматься. Осторожно, еле передвигая ноги, ощупывая каждую ступеньку, она начала взбираться по лестнице. Глаза ее были завязаны шарфом. Больше – никакой одежды. Человек с дощечкой в руках торопливо подтолкнул к подножию лесенки девушку в домашней тунике.
– Смотри на меня!
Не вставая со скамейки, я замерла, подняв к нему лицо. Он проверил макияж, искусно подправил, похвалил:
– Красивая!
– Спасибо, хозяин, – прошептала я.
Подошел еще один, снял с меня ошейник. Упала на скамью цепь, что связывала меня с соседкой справа – девственницей с пушком на теле. Человек с дощечкой сделал мне знак встать рядом с ним. Я подошла. Отсюда просматривался потолок, были видны сидящие на верхних ярусах покупатели.
Их возбуждение испугало меня. Слишком уж успешно продвигаются торги.
Толпа ревела. На помосте – обнаженная девушка с завязанными глазами.
Но вот шарф сорван, она лицом к лицу с огромным залом. У бедняжки вырвался горестный крик.
Ее продали быстро.
А на помост уже спешила девушка в домашней тунике.
– Ну-ка, что тут у нас? – вскричал аукционист. – Да нет, это какая-то ошибка! Всего лишь крошка служанка!
Толпа зашлась от смеха.
Человек с дощечкой напряженно вслушивался. Мне не было приказано немедленно встать у ведущей на помост лестницы.
Он оглянулся на сидящую на скамье испуганную хрупкую девушку в цепях и ошейнике. Она и головы не повернула, глядела прямо перед собой.
Были бы у меня волосы подлиннее!
Как там моя предшественница? О, тунику с нее вот-вот снимут.
– Номер? – обратился ко мне человек с дощечкой.
Я повернулась, наклонила в сторону голову, чтобы он мог прочесть нарисованный помадой под левым ухом крошечный номер.
– Девяносто один. – Он сделал пометку в списках.
С девушки на помосте сорвали тунику. Толпа бушевала.
