– Мне нравится владеть умными девушками, такими, как ты. Умные девушки – превосходные рабыни.
– Прошу тебя, хозяин, – застонала я, – не могу больше!
– Молчи, – оборвал он.
– Да, хозяин, – прорыдала я.
– Покорять и порабощать их куда приятнее, чем дурочек. Ими хочется обладать. Они сулят больше радости.
– Да, хозяин, – задыхалась я, – да, хозяин.
– В обладании ими, – продолжал он, – есть еще одно преимущество. Умные девушки ярче, проворнее, у них богаче воображение, они изобретательнее. Умная девушка умеет больше и справляется с любой задачей куда лучше глупой. Лучше воспринимает приказы. Быстрее обучается. Поступки ее разнообразнее, реакции сложнее и глубже, временами кажется, что она – само совершенство. Она учится, учится всегда, учится быть умной и желанной, учится доставлять мужчине наслаждение. Если девушка умна, чувства ее богаче и глубже, и такой девушкой легче управлять.
– Прошу тебя, хозяин, – взмолилась я, – возьми меня!
– Не двигайся! – велел он. – Чтоб и пальцем не шевельнула!
– Да, хозяин, – скрипнув зубами, едва выдавила я. Хотелось разразиться криком, казалось – вот-вот взорвусь! Но мне велено не шевелиться.
– К тому же, – как ни в чем не бывало рассуждал он, – умная девушка, действительно умная, как ты, способна по-настоящему ощутить себя рабыней. Дурочке суть рабства не постичь. Она знает, что она рабыня. Понимает, что так положено, что таков закон. По себе знает тяжесть цепей. Плеть ей знакома не понаслышке. Но сознает ли она, что такое рабство?
– Прости, хозяин, – я с трудом выговаривала слова, – но каждая женщина, если она рабыня, сознает, что такое рабство.
– Это правда? – спросил он.
– В глубине души, – осмелела я, – каждая рабыня сознает свое рабство. И ум здесь ни при чем. Для этого достаточно быть рабыней. И женщиной. В душе женщины, которой обладают, рождается невероятное чувство. Описать его невозможно. Чтобы испытать это чувство, чтобы откликнуться на этот зов, умной быть не надо.
– Возможно, – не стал спорить он. Сейчас завизжу!
– Прошу тебя, хозяин!
– Не шевелись.
– Да, хозяин.
Я держалась изо всех сил. Словно закоченела. Пожалуй, пытку мучительнее не сумели бы изобрести и крестьянские парни.
– Так ты не считаешь, что для глупой девушки суть рабства сводится к цепям и плетке?
– Нет, хозяин. – Я беспомощно застонала. – Сейчас я не на цепи. И плеткой меня не секут. Но даже закованная в кандалы, даже исхлестанная кнутами и плетьми, я не чувствовала бы так остро свое рабство. Я принадлежу тебе. Я в твоей власти. Даже двинуться не смею. Я должна повиноваться. И на моем месте это поняла бы любая женщина.
– Но может быть, – протянул он задумчиво, – все дело в твоем уме, в твоей чувственности? Может быть, потому ты куда острее, куда глубже и живее, чем какая-нибудь дурочка, ощущаешь, что такое рабство?
– Может быть, хозяин, – простонала я, – не знаю!
– Хочешь, чтоб я позволил тебе двигаться?
– Да! – прорыдала я. – Да! Да!
– Но я не позволяю.
– Да, хозяин. – Меня душили рыдания.
– Приятно обладать такой прелестной земной женщиной, как ты.
– Да, хозяин.
– Чья ты?
– Твоя! Твоя, хозяин!
– Но ты с Земли. Как же ты можешь принадлежать мужчине?
– Я твоя, хозяин!
– Последние недели ты тревожишь меня.
– Хозяин?
– Не двигайся!
– Нет, хозяин.
– Не понимаю, – проговорил он. – Странно. Сегодня я разозлился на тебя, а ты всего лишь вела себя, как подобает рабыне.
