Этта никогда не пускала в ход плетку, хотя, как главная рабыня в лагере, имела право. Дважды – по спине и по ногам, – подгоняя к конуре, меня хлестнула Мелина, подруга Турнуса, моего нового хозяина. Невероятное унижение! Так как же вынести, когда тебя секут по-настоящему? Что чувствуешь, когда твое тело обжигает плеть?
– Ремешок, а это больно? – спросила я.
– Да, – ответила она.
– Очень больно?
– Да.
– Ты сильная, Ремешок. Ты боишься плетки?
– Да.
– Очень боишься?
– Да, – ответила она. – Я очень боюсь плетки.
Меня затрясло. Если даже великанша Ремешок боится, то что же говорить обо мне?
– Пора спать, – объявила Редис.
Мы улеглись на солому и вскоре уснули. Раз я проснулась в холодном поту. Странный сон. Обнаженная, в стальном ошейнике, стою я на коленях на гладких плитах в прекрасной комнате, точно во дворце. Передо мной – низенький столик. На нем нитки и бусинки в чашечках, рабские бусинки – красные, желтые, пурпурные – самых разных цветов. Я откуда-то знаю, что должна нанизать бусы. Перед моими глазами – плеть.
– Что это? – спрашивает голос.
– Плеть, хозяин, – отвечаю я.
– А кто ты?
– Рабыня, хозяин.
– Повинуешься?
– Да, хозяин.
И тут плеть резко опускают к моему лицу, прижимают к губам. Больно. Я чувствую рукоятку зубами.
– Целуй плеть, рабыня! – раздается голос. Я целую плеть.
– Кто приказывает мне? – спрашиваю я. Будто я должна об этом спросить. Хотя таких вопросов рабыни обычно не задают. Это может быть сочтено за непозволительную дерзость. Но меня не хватают за руки, не швыряют на пол, не секут.
– Тебе приказывает Белизариус, рабыня, – слышу я в ответ. И етвет этот кажется странно уместным, как бы единственно возможным. Хотя никакого Белизариуса я не знаю.
– Каков приказ Белизариуса, хозяина рабыни? – снова спрашиваю я.
– Он прост, – гремит голос.
– Да, хозяин.
– Нанижи бусы, рабыня!
– Да, хозяин, – отвечаю я. Руки мои тянутся к нитям и бусинкам… и тут я проснулась.
Непонятный сон. Я ощупала пол. Никаких гладких плит. Дерево, солома, железные прутья. Под ними – утоптанная земля. Сна как не бывало. Лежу, таращусь на доски и решетки. Полнолуние. Я встала на солому. Ни в каком я не во дворце. Я в клетке в Табучьем Броде. Я подошла к решетке, держась за прутья, выглянула наружу поверх плотно спрессованной земляной стены. В нескольких дюймах над головой – крыша клетки. Руки вцепились в решетку. Когда-то меня звали Джуди Торнтон. Я в клетке! У меня вырвался испуганный возглас. Ухмыляясь, на меня смотрел Брен Лурт. Девушки беспокойно заворочались, но не проснулись. Отпрянув от решетки, я легла на солому. Он все смотрел на меня. Я попыталась натянуть на ноги коротенькую тунику.
– Я буду первым в Табучьем Броде, – прошептал Брен Лурт. – И когда я стану первым, Мелина отдаст тебя мне.
И скользнул в темноту.
Подтянув колени к подбородку, я, дрожа, съежилась на соломе.
Я рыхлила сухую землю вокруг корней сула.
Вот уже двадцать дней я в Табучьем Броде.
Рукоять мотыги длиной футов шесть. Наконечник железный, тяжелый, шириной по режущему краю около шести дюймов, к рукоятке сужается до четырех. Рукоять вставляется в округлый паз. Чтобы крепче держалась, туда же вгоняют клин для уплотнения.
Слишком громоздкое для меня орудие. Никудышная из меня крестьянская рабыня.
Трудно выразить словами, как тягостно, особенно для такой хрупкой девушки, как я, деревенское рабство.
Я выпрямилась, расправила плечи. Ломило спину. Поднеся ладонь козырьком к глазам, глянула вдаль.
По дороге из Табучьего Брода, согнувшись, волоча за две ручки тележку, брел Туп Поварешечник, бродячий торговец.
