Противостояние. Том II

связи.

— Ага, ладно. Почему бы тебе не спуститься в Шатокуа, Гарольд? Здесь мы вместе дождемся Ральфа.

«Любишь командовать, да, придурок? Может, я кое-что приготовлю для тебя. Да, вполне может быть».

— Гарольд, ты слышишь?

— Да, прости, Стю, я тут замечтался. Могу подъехать через пятнадцать минут.

— Ты усек, Ральф? — проревел Стю, заставив Гарольда поморщиться. Он снова погрозил голосу Стю пальцем, воровато ухмыльнувшись. «Усеки лучше это, ты, Ё…рь с Дикого Запада».

— Вас понял, встречаемся в парке Шатокуа, — слабо донесся голос Ральфа сквозь треск помех. — Я выезжаю. Конец связи.

— Я тоже выезжаю, — сказал Гарольд. — Конец связи.

Он отключил связь, убрал антенну и снова повесил рацию на руль, но несколько секунд просидел на «хонде», не притрагиваясь к ножному стартеру. Он носил армейскую куртку защитного цвета; плотный материал был очень хорош для езды на мотоцикле на высоте шесть тысяч футов даже в августе. Но куртка служила и другой цели. В ней было полно карманов на «молниях», и в одном из них сейчас лежал «смит- вессон» 38-го калибра. Гарольд вытащил пистолет и принялся вертеть его в руках. Пистолет был заряжен и весьма тяжел, словно сознавал, что задачи у него серьезные: смерть, разрушение, убийство.

Сегодня?

Почему бы и нет?

Он предложил эту экспедицию в надежде, что ему может представиться случай достаточно долго пробыть со Стю один на один, чтобы сделать это. Теперь, похоже, у него появится такой шанс в парке Шатокуа меньше чем через четверть часа. Но эта вылазка сослужила еще одну службу.

Он и не собирался проделывать весь путь в Недерленд — жалкий маленький городок, обосновавшийся выше Боулдера, у которого единственная возможность стать знаменитым появилась, когда поползли слухи, что спасающаяся бегством Патти Херст однажды якобы останавливалась здесь. Однако пока он ехал все дальше вверх на ровно урчащей под ним «хонде», подставляя лицо холодным, как лезвие бритвы, встречным потокам воздуха, что-то произошло.

Если вы положите на один край стола магнит, а на другой — стальной брусок, ничего не случится. Если вы станете приближать брусок к магниту, маленькими рывками сокращая расстояние (он задержался на какое-то мгновение на этом образе, запоминая его и наказывая себе не забыть записать его в дневник сегодня вечером), настанет миг, когда покажется, что очередной ваш толчок продвинет его дальше, чем вы рассчитывали. Брусок остановится, но как-то неохотно, словно он ожил и какая-то его часть восстала против законов физики, имеющих отношение к инерции. Еще один-два слабеньких толчка, и вам покажется — а может, вы и увидите в натуре, — что брусок дрожит на столе, как бы слегка вибрирует вроде тех мексиканских прыгающих бобов, продающихся в новых магазинах, которые выглядят как сучки дерева размером с сустав пальца, но внутри у них сидит живой червячок. Еще олин толчок — и равновесие между трением-инерцией и притяжением магнита нарушается. Брусок, уже полностью оживший, начинает двигаться сам по себе, все быстрее и быстрее, пока наконец не утыкается в магнит и не прилипает к нему.

Жуткий, завораживающий процесс.

Когда мир прекратил в июне свое существование, сила магнетизма не была еще до конца им понята, хотя Гарольд полагал (его ум никогда не имел склонности к рационалистически-научному мышлению), что физики, занимавшиеся подобными вещами, усматривали тесную связь этой силы с феноменом гравитации, а гравитация — краеугольный камень всей Вселенной.

На пути к Недерленду, двигаясь на запад, вверх, чувствуя, как воздух становится все прохладнее, и наблюдая за тучами, медленно сгущающимися вокруг неподвижных горных вершин далеко за Недерлендом, Гарольд ощущал начало этого процесса в себе самом. Он приближался к точке равностояния… и вскоре после нее он доберется до точки отрыва. Он и был тем стальным бруском, находившимся на таком расстоянии от магнита, откуда слабый толчок пошлет его дальше, чем сделала бы та же сила при обычных обстоятельствах. Он чувствовал в себе то же самое подрагивание.

Никогда в жизни он не испытывал ощущения, более близкого к религиозной одержимости. Молодость отрицает святость, потому что признать ее — значит признать эфемерность всех эмпирических объектов, и Гарольд тоже отрицал святость. Старуха была своего рода медиумом, думал он, равно как и Флагг, темный человек. Они были живыми радиопередатчиками — не более того. Их настоящая сила заключена в сообществах, которые сгрудились вокруг испускаемых ими сигналов, столь отличавшихся друг от друга. Так он считал.

Но, сидя в конце захудалой главной улицы Недерленда на своей «хонде», подфарник которой мерцал, как кошачий глаз, и вслушиваясь в завывания ветра среди сосен и осин, он ощутил нечто большее, чем просто притяжение магнита. Он почувствовал мощную необъяснимую силу, исходящую с запада, притяжение такое чудовищное, что понял: пытаться осмыслить его сейчас или разглядеть сто источник — значит сойти с ума. Он чувствовал, что, если двинется чуть дальше по отрезку равностояния, утратит всякую волю и ринется вперед каким есть, с пустыми руками.

А за это, хоть в том и нет его вины, темный человек убьет его.

Поэтому он отвернулся, ощущая холодное облегчение человека, который был близок к самоубийству, но в конце концов все-таки сумел откинуть прочь долгие и мучительные мысли о последнем прыжке. Однако он может уйти сегодня же вечером, если захочет. Да, он убьет Редмана одной-единственной пулей, выпущенной в упор. Потом просто и спокойненько дождется, пока не появится придурок из Оклахомы. Еще один выстрел в висок. Звуки выстрелов никого не насторожат: многих тянуло на развлечения, и люди нередко палили в какого-нибудь случайно забредшего в город оленя.

Было уже без десяти семь. Он может покончить с ними обоими к семи тридцати. Фрэн не станет поднимать тревогу до половины одиннадцатого, а то и позже. А к тому времени он будет уже далеко — будет нестись на запад на своей «хонде» с гроссбухом в рюкзаке. Но всего этого не случится, если он станет рассиживаться здесь на своем мотоцикле и терять время попусту.

«Хонда» завелась со второго рывка. Это была отличная тачка. Гарольд улыбнулся. Гарольд растянул рот в ухмылке. Гарольд явно излучал хорошее настроение. Он покатил к парку Шатокуа.

Когда Стю услыхал рокот мотоцикла Гарольда, въезжающего в парк, уже начинали спускаться сумерки. Через секунду он увидел фару «хонды», мелькавшую среди деревьев, обрамлявших дорогу. Потом он увидел голову Гарольда в шлеме, вертевшуюся то вправо, то влево в поисках его.

Стю, сидевший на краешке каменной жаровни для барбекю, замахал руками и окликнул Гарольда. Через минуту Гарольд увидал его, махнул в ответ и начал приближаться на второй передаче.

После того как они собрались втроем в этот полдень, Стю стал как-то лучше относиться к Гарольду… можно сказать, лучше, чем когда бы то ни было. Идея Гарольда была чертовски удачной, пусть даже из нее ничего не вышло. И Гарольд настоял на том, что возьмет на себя дорогу к Недерленду… наверное, здорово замерз, несмотря на свою теплую куртку. Когда тот подъехал ближе, Стю увидел, что вечная ухмылка Гарольда больше похожа на гримасу; его лицо было напряженным и неестественно бледным. Видно, разочарован тем, что ничего не получилось, подумал Стю. Он ощутил неожиданный приступ раскаяния в том, как они с Фрэнни обошлись с Гарольдом, считая его постоянную усмешку и сверхдружелюбное обращение со всеми своего рода камуфляжем. Приходило ли им когда-нибудь в голову, что парень мог просто пытаться открыть чистую страницу и делал это странновато и неуклюже лишь оттого, что никогда раньше не брался за такое? Стю не мог припомнить у себя таких мыслей.

— Ни следа, а? — спросил он у Гарольда, легко спрыгивая с каменной жаровни.

— Ни малейшего, — сказал Гарольд. Усмешка расширилась, но чисто автоматически, словно губы сами, без всяких усилий растянулись как резиновые. Лицо по-прежнему выглядело странным и мертвенно- белым. Руки были засунуты в карманы куртки.

— Не горюй. Это была хорошая мысль. Мы ведь не знаем, вдруг Абагейл сейчас уже сидит у себя дома. А если нет, можем возобновить поиски завтра.