– Проклятье!
Шагнув за порог, больно ушиб ногу. Присел, шипя от боли. Так случается: кости целы, ушиб пустяковый, а больно, хоть плачь! Вот он, подлый, притаился в траве: бесформенный, пористый камень. Ждет ротозеев.
Вот он... вот я...
– Ушибся?
Я сидел на корточках, словно желая превратиться в моего Старика; я боялся повернуться, обмануться, я молчал, глядя на камень, и глаза мои застилали слезы.
– Ну и дурак. Вот сейчас уйду, будешь знать.
Он изменился за последние годы. Мы опять выглядели ровесниками. И он по-прежнему был выше меня на целую голову.
– Не уходи, – попросил я. – Ладно? Я искал тебя...
Далеко Разящий обеими руками взлохматил шевелюру. По-моему, он снова хотел назвать меня дураком, но передумал.
– Искал он меня... значит, плохо искал.
– Хорошо.
– Ну и как? нашел?
Бронза, ставшая детским плачем. Скука, рассыпающаяся песком вечности. Любовь, простертая бескрайним морем.
– Нашел, – я не стыдился слез. – Нашел! Боги, какой же я был дурак! боги!..
Он присел рядом, на камень.
– А я тебе что говорил? Был, есть и будешь. Только боги здесь ни при чем.
– Ты бог, – сказал я. – Ты соврал мне.
– Нет. Я не вру и не промахиваюсь. Я – Сила. Там, где бог говорит: 'Я!', Сила молчит: 'И я тоже!..' Там, где бог молчит, Сила смеется: 'И я тоже!..' Закон Силы: я не есть все, но я есть во всем. Я – Сила, а ты – дурак.
– Сам дурак, – ответил я.
Он наклонился совсем близко. Лицом к лицу. И странность, мучившая меня с детства, прояснилась сама собой.
У него были змеиные глаза.
Не всегда. Временами. Когда ему хотелось.
Когда он бывал доволен.
– Ну наконец, – счастливый вздох. – Наконец-то... Эй, иди сюда! хватит прятаться!
Последнее относилось не ко мне.
Сперва явился аромат яблок.
– Радуйся, Афина, дочь Зевса, – сказал кучерявый.
– Радуйся, Эрот, сын Хаоса, – ответила синеглазая.
Я молчал.
Я не был уверен, что не сошел с ума, и вся встреча не происходит исключительно в моем помраченном воображении. Хотя нет, в последнем-то я как раз был уверен.
– Ну ладно, пойду-ка, – Далеко Разящий поднялся на ноги, запрокинул голову, вглядываясь в сиреневое небо. – Не буду вам мешать. Поворкуйте, голубки... наедине...
– 'И я тоже'? – спросил я, улыбаясь.
– Наконец-то... – повторил он, скрываясь во тьме храма.
Аромат яблок сгустился.
– Однажды он явился к моему сводному брату, – приподняв пеплос до колен, она опустилась прямо в траву, мокрую росы. Избегая прикасаться к бесформенному камню. – И попросил дать ему выстрелить из Фебова лука. Братец всегда был вспыльчив, вспыльчив и глуп, как и все красавчики.
– Отказал? – я никак не мог стереть с губ дурацкую улыбку. Будто щит. Случайно заметил: даже про себя, не размыкая рта, все равно стараюсь не называть их по имени. Даже Далеко Разящего, а уж казалось, привык... да не к тому, к чему надо. 'Он', 'она', 'синеглазая', 'кучерявый' – будущие аэды убьют меня за такие штучки.
А, ладно.
– С тех пор у брата одни неприятности с любовью, – вместо ответа сказала она. – Дафна в лавр превратилась, Гиацинта диском убило... Коронида-нимфа сгорела. Любимчик Адмет таким гадом оказался... Откуда ты его знаешь?
– Кого? Твоего брата?
