– Радуйся, Одиссей, – в голосе дамата добавилось хрипотцы, но слова он произносил по-прежнему: четко и твердо. – Садись, поговорим. Ты ведь за этим пришел, я вижу.
Одиссей молча кивнул и уселся напротив умирающего. На то место, где обычно сидел во время занятий некий рыжий сорванец. Память ты, моя память!.. накатила – отхлынула.
Не сейчас.
– Позволь, дядя Алким, я расскажу тебе одну историю, – потянулся, тронул сухой, щетинистый подбородок Алкима: тайный знак просьбы и любви. – Вроде тех, что ты когда-то рассказывал нам с Ментором. Если хочешь, спи... каюсь, я тоже иногда задремывал на твоих уроках.
Взглянув в пепельно-серое лицо дамата, Одиссей запнулся, отвел взгляд. Продолжил, невольно подражая памятным речам своей возлюбленной-покровительницы:
– Жил-был в Фессалии герой Пелей-Неудачник...
Пауза. Нет, дядя Алким ничего не спросил. Можно продолжать:
– Не складывалась жизнь у Пелея, и вот однажды решили Глубокоуважаемые сжалиться над ним. Из Неудачника сделать Счастливца. Богатство, долголетие, жена-богиня – чем не счастье?!
– Титанида, – осенним листопадом прошелестел голос дамата.
– Что?
– Ты действительно слишком часто дремал на моих уроках. Не богиня. Жена-титанида, древнего рода. Из тех, кто скрепя сердце пошел на поклон, чтобы не пойти в Тартар. Оборотень, как и все морские.
– Ты говоришь: оборотень?!
– Я ничего не говорю. Я старый и больной; я сплю. Это люди говорят: Фетида Глубинная в руках героя становилась зверем, огнем, водой...
– Твои сны – вещие, дядя Алким. Итак, сыграли свадьбу, а вскоре родился у счастливых родителей сын Лигерон...
– По прозвищу Ахилл, что значит 'Не-Вскормленный-Грудью'.
Сухие губы умирающего чуть раздвинулись в улыбке – и нижняя губа треснула; на ней проступила капля густой, как смола, темной крови. Но Алким даже не заметил этого. В глазах его теперь горел совсем другой огонь – яркий, веселый; живой. Молодые глаза на лице умирающего старца. Это было... вспомнились тени, кружившие в сладострастном танце вокруг Приама-Троянца: прекрасный, завораживающий ужас. И Одиссей торопливо продолжил, оборвав повествовательный лад:
– Сейчас юному Лигерону, насколько я понимаю, около двух лет. И его очень любят Глубокоуважаемые. Настолько любят, что жаждут видеть младенца на самом почетном месте – под стенами Трои.
– Храни нас боги от своей любви! – еле слышно прошептал Алким, слизнув кровь обложенным языком. – Говори, говори дальше!.. я сплю...
– Спи. И пусть тебе снятся Лигероновы папа с мамой. Глупые, они почему-то не хотят ребенку такого великого счастья!.. скрывают, прячут.
– Жаль, мне не снится, где именно прячут этого замечательного малыша...
– Сейчас приснится. Его держат на Скиросе, среди дочерей и внуков тамошнего басилея. Переодетого девочкой. Но я избран помочь Лигерону обрести его удел, его невиданное, неслыханное счастье. Меня об этом очень убедительно попросили.
– И ты хочешь знать...
– Знать? нет. Я сумасброд; я не умею знать. Мой рок: видеть, чувствовать и делать. Что делать, мне успели объяснить. Что я чувствую, никого не касается. Теперь я хочу видеть: ясно и отчетливо.
– Ты вырос, мальчик. Стал совсем взрослым. Видеть, чувствовать и делать – по-человечески. Славно, славно...
Алким умолк, вслушиваясь в далекий шум прибоя и стрекот цикад. Легкая тень от дымки, преследовавшей солнце по пятам, набежала на его лицо, сделав впадины и морщины резче; хотя казалось, что резче некуда.
– Какой чудесный сон: юный Лигерон, сын полубога Пелея и титаниды Фетиды! Дитя, в чьих жилах едва ли не на семь восьмых течет серебристый ихор Глубокоуважаемых, и лишь чуть-чуть – алая кровь смертных. Редкость в наше время; опасная драгоценность. Что нам снилось об этой драгоценности раньше?
– Слухи. Сплетни.
– Люблю грезить сплетнями. Итак...
...Сухой песок скуки заваливает меня с головой. Кто-то невидимый быстро и уверенно выводит на песке острым стилосом, чтобы стереть, едва я успею прочесть:
