Разом нахлынуло: толпа на площади в Спарте. И хрупкая, по-мальчишески угловатая девушка- подросток, пылая растрепавшимся огнем кудрей, норовит заглянуть за спины сопящих мужчин.
– Помочь, лисичка? Мы, рыжие, друг дружке лучшая подмога!
– Ага, – ничуть не смутилась 'лисичка'. – Подержи-ка...
И девочка, мирно посапывающая, несмотря на всеобщий галдеж, сама собой оказалась в моих руках, так что я даже слегка растерялся. А рыжая с внезапным проворством упала на четвереньки, скользнула между ног товарок – и, сияя, принялась любоваться эпирскими бусами. Нет, конечно, сходство с Пенелопой оказалось весьма поверхностным: чистое, без веснушек лицо, миндаль глаз темный, зрачок почти не заметен; нос тонкий, правильный, словно выточен из слоновой кости...
Опять на девиц заглядываешься, кобель итакийский? Может быть, вот этот карапуз у тебя на руках – и есть Лигерон? Вряд ли, конечно... надо тайком проверить: девочка или только переодели девочкой? Глубокоуважаемые настаивали, чтобы юный Пелид отправился под Трою по доброй воле – только кто его будет спрашивать, сопливца? Сунем на корабле цацку блестящую, пообещаем дать из лука пострелять – и всех дел, раз уж так приспичило, чтоб доброй волей... Было жаль портить женщинам случайный праздник. Но уговор дороже клейменых слитков серебра. Я люблю всех вас, красавицы, и тебя, рыженькая, и тебя, чудо на моих руках – только праздники все равно, рано или поздно, кончаются. Ничего с вами не сделается, потом всех отпустим. Нам нужен Не-Вскормленный-Грудью, сын Пелея и Фетиды. А если его не окажется здесь, на пляже... что ж, тогда скиросскому басилею придется обменять Лигерона на своих жен и дочерей.
Куда он денется, обменяет.
Внутри струйками песка текла знакомая
Видимо, Диомед тоже решил: пора.
Потому что из-за ближнего островка, бородавкой торчавшего неподалеку от мыса, вырвалась боевая пентеконтера и со всех весел ринулась к берегу. А с противоположной стороны мыса, из-за нагромождения скал, бегом явились аргосские гетайры – под покровом ночной мглы и благодаря указаниям болтливого эосфора, высадка воинов прошла наилучшим образом. Запоздало ударил тревогу гонг во дворце; разомлев от вина, стражи не успели опомниться – опытные свинопасы мигом скрутили бездельникам руки, ткнули мордой в песок. Двое подхватили копья и перекрыли ступени – единственный путь к бегству.
– Пираты! – взвился знаменем женский визг над побережьем.
– Стража, на помощь!
– Насилуют! – возопила одна из пышнотелых красоток.
'Ага, помечтай!' – усмехнулся про себя Одиссей.
Он обернулся к рыженькой, чтобы вернуть ей ребенка – не самому же на корабль тащить! – и застыл, пораженный увиденным.
У девушки менялось лицо. Словно незримый скульптор подкрался к храмовой статуе и принялся на ходу переделывать уже законченное творение. Черты стали жестче, кожа тугим пергаментом обтянула скулы. Брови сошлись у переносицы грозовыми тучами, профиль сделался хищным, орлиным. Карие глаза зажглись факелами в ночи... да что лицо! – сама девичья фигура менялась под неумолимым резцом: шире – плечи, жилистей – ноги, отчетливей – вены на запястьях. Пронзительный визг рухнул птицей, сбитой влет; ниже, еще ниже, словно опытный флейтист пробежал пальцами по отверстиям, заставив инструмент хрипеть. И когда малыш Лигерон Пелид, он же Ахилл, Не-Вскормленный-Грудью, он же Пирра-Рыжая, он же несостоявшийся крушитель Олимпа, с гортанным рычанием бросился навстречу Диомедовым гетайрам...
'Это безумие! – вопил внутренний даймон Одиссея. – Ему ведь меньше двух лет!..' 'Безумие! – скалился в ответ
Сын Лаэрта все-таки изловчился, нашел едва заметную паузу между свистящими стрелами мгновений – сунул дитя прямо в руки онемевшей от ужаса тетке.
– Он! это он!..
Лигерон обогнал Одиссеев крик. Как молния обгоняет раскат грома. Миг – и он уже среди воинов; еще миг – в руках у подростка (...младенца?! бойца?!) сверкнул меч, а один из гетайров беззвучно рухнул в песок. Высверк бронзы, алый фонтан хлещет из разрубленной шеи...
– Это он!
Лучшие из лучших, гетайры личной охраны ванакта Аргоса, валились колосьями под серпом. Червонный отлив кудрей, веселая ярость взгляда, женский гиматий лопнул на бедре; он был подобен богу, и убивал как бог – легко.
– Остановите его! Оста...
Грохот вдоль лестницы. С неба на землю. Свинопасы, выронив копья, летят кубарем; абсолютно голый скиросец, закрывшись щитом, спешит на подмогу Не-Вскормленному-Грудью. Вот он ближе, ближе... хрустит под стопой гребешок из магнолии, брызжут бусы... огибает безобидного торговца...
Любовь. Скука. Детский плач.
Одиссей в броске снес голого с ног; швырнул поверх щит, навалился. Нет, не удержать. Перехватил горло, другой рукой вцепился в волосы, выворачивая лицом к небу.
Сдавленный храп:
– Одиссей, ты?!
– Патрокл?!
Захват разжался сам собой.
