– Останови Лигерона! Ему нельзя... он их всех! всех!..
Останови!.. попробуй, останови малолетний смерч, играючи крушащий все вокруг! В растерянности Одиссей бросил взгляд в самую гущу бойни, и увидел. Гетайры пятились, расступались; огненнокудрое дитя блаженно зашлось хохотом, и смолкло, упершись в синий взгляд. Он возник из пыли и стонов: ванакт Аргоса, Диомед, сын Тидея-Нечестивца. Сын боевого безумия – и совы, оливы, и крепости. В броне, в сверкающем на солнце шлеме, наглухо перекрытый ростовым щитом; с копьем наизготовку.
Гарпии раздери эту клятву!
Я не хочу убивать своего друга! Я не могу смотреть, как гибнут его люди! Я... я действительно: не хочу?! не могу?!
Лук сам упал в руку с далекой Итаки. Даже тянуться не пришлось. Колчан с отравленными стрелами был припрятан под ближайшим полотнищем: на всякий случай. Вот он, случай; всякий! Томной любовницей на ложе, стрела легла на тетиву. Правая рука, казалось, сама поползла сперва к груди, и потом, дальше, выше – к уху.
Прости меня... кто? Кто – прости?! Диомед?! Двухлетний убийца Лигерон Пелид?!
'Убей Диомеда!' – вопил рассудок. Потому что ребенок Пелея и Фетиды – залог клятвы олимпийцев, залог жизни, залог...
'Убей Диомеда! Он злой! Он палач маленьких, таких, как я! Он и меня убьет!' – оглушительно вторил детский плач, прорываясь сквозь песок скуки и взбаламученное море любви.
Впервые рассудок с безумием были заодно!
Вот только напоенное ядом жало упрямо отворачивалось от аргосского ванакта, стремясь уткнуться в спину мальчишке, переодетому девушкой.
Разум – за! Безумие – за!
Кто – против?!
Неужели...
Лук Аполлона! Забывший или не захотевший вспомнить тайную истину: 'Лук и жизнь – одно'. А я, я сам, это помню? Прямо сейчас?
Мгновение длилось, длилось, длилось – два отчаянных удара сердца. Рука с тетивой ползла к уху, напрягая лук, изгибая его в сладострастном ожидании: сейчас пущенная им... мной!.. пущенная
Два удара сердца – очень долгий срок.
Диомед сделал последний шаг, и рука его, сжимавшая копье, ударила с уверенностью, дарованной опытом.
Нет! не надо!
Лигерон вдруг отвлекся, глянул в мою сторону. Мазнул наискось слепым взглядом. Лук в ответ дернулся так, что мне едва удалось удержать его; и тяжелое копье Диомеда на локоть вошло в бок мальчишки. Не- Вскормленного-Грудью швырнуло наземь. Копье выдернулось из раны, в горячке занеслось для нового удара...
Диомед едва успел отскочить – меч вскользь прошелся по голени, скрежетнув медью поножей. А мальчишка уже снова был на ногах, и ванакт, прикрываемый двумя гетайрами, пятился, барахтаясь в вихре ударов. Женский гиматий окончательно разорвался, и было хорошо видно, что на теле Лигерона нет ни царапины!
Огонь, Стикс, Лета...
Одиссей опустил лук, страдальчески скрипнувший тетивой.
В следующий миг нагой человек со щитом – без меча, без копья – обрушился на мальчишку со спины.
У Патрокла почти получилось.
Почти.
Ударил щитом в плечо, сбил в песок, но упасть сверху, чтобы придавить, мешая встать – не смог...
Море любви слилось воедино с сухим песком скуки, детский плач взорвался изнутри набатным гонгом – и, швырнув лук обратно на Итаку, я ринулся в тишину.
В зрачок урагана.
Но первым успел не рыжий безумец.
Первым был ком шерсти с оскаленной пастью. Веревка ненадолго смогла удержать Аргуса, рвущегося в бой. Там, среди криков, лязга и хрипа, был его хозяин. Живой бог нуждался в защите. Остальное не имело значения.
Успел.
И промахнулся, чего раньше с Аргусом никогда не случалось.
Покатился пес кувырком по гальке, обернулся ему вслед Не-Вскормленный-Грудью; в руке – обломок чужого копья. Сверкает безжалостная бронза, жаждет собачьей крови...
