Чужой протяжный напев, и струны лиры вторят ему ропотом волн (или на самом деле море шумит?) – оживает тьма грота, оживает вода, чуть подсвеченная луной, и яркий блик вдруг летит с пенным шипением к куполу-своду!
Рука рванула тетиву к уху – но в последний миг, когда стрелу уже было не остановить, Одиссей испугался.
А что, если...
Стрела ушла в темноту.
Стук наконечника о камень; тихий всплеск-шепот:
– ...попробуй еще раз.
Одиссей молча закусил губу; потянул из колчана другую стрелу. Все-таки Телемах иногда бывает совершенно несносен. Хоть бы расщедрился, сказал: нет там никого, стреляй без опасения...
Напев стал явственней. Закачал рыжего подростка в колыбели волн, растворил в себе – тепло и радость, звук и тайна. Ушел страх, сгинули темные мысли. И когда новый блик взмыл к своду, на самом гребне песни – тепло и радость, звук и тайна, любовь и жизнь изверглись наружу, поющей стрелой уйдя в темноту.
Своды грота озарились призрачной вспышкой – это полыхнуло ослепительной лазурью кольцо из пены, когда стрела Одиссея прошила его насквозь, слегка зацепив пузырящийся край.
На мгновение показалось: встала из водяных струй дева-наяда, смех серебряной капелью пролился под куполом...
Тишина.
– Ничего не спрашивай, – шепот Телемаха горячо обжег ухо. – Просто стреляй, и все.
– А ты?
– И я! – в руках Далеко Разящего уже был его маленький лук с радужной тетивой.
Напев взлетел с новой силой, в воздухе светлячками заискрились капли воды – и шипение брошенных колец перекрыл звон тетивы, вторя свисту двух стрел, одновременно ушедших в темноту.
Две вспышки.
Серебристые блики на стенах.
Чудо-саженцами вырастают из воды танцующие фигуры.
Смех-капель.
Еще! о, еще!
Плели кружево танца пеннокудрые наяды, взлетали к своду веселые кольца, вспыхивая под лаской стрел: по два, по три кольца сразу! Пять! Десять! Вихрем закручивался напев, брызжа искрами безудержной радости – прочь, печали! сгиньте, тревоги!
Одиссею было хорошо.
Хо-ро-шо-о-о-о!!! – согласно откликалась нимфа Эхо под сводами грота...
– ...Жаль, что все закончилось.
– Не жалей. Не надо. Скоро восход. Удачи!
– И тебе удачи, Далеко Разящий.
Телемах растворился в редеющей перед рассветом мгле. Одиссей еще немного постоял, а потом побрел к лагерю. Ноги заплетались, глаза слипались, но сын Лаэрта знал: выспаться сегодня не удастся. Его ждали гости с Эвбеи, родины Эврита-зазнайки, от которого неисповедимыми путями пришел к Одиссею его лук.
Совпадение?
Случайность?
– Ты бы хоть переоделся, что ли? – недовольно бросила мама.
И с осуждением воззрилась на няню: ты-то куда смотрела! пристань народу полна! знатные гости на подходе! а мальчик чумазей Кедалиона, наксосского кузнеца-карлика из подземных мастерских!
Эвриклея лишь руками развела: знаете же вашего сына, госпожа! упрямец! если что в башку втемяшится!.. едва поспела за ним, оглашенным...
Вот такой разговор без слов.
А папа, стоя в окружении строгих геронтов, даже не взглянул в мою сторону.
...Память ты, моя память!.. попутного тебе ветра!
Под парусами, трепеща от волнения, ты стремишься на причал Форкинской гавани, полный народа, – куда быстрее, чем 'Стрела Эглета[31]', корабль эвбейского басилея Навплия. Сегодня тебе много легче возвращаться... нет, иначе:
Еще б знать, почему!
'Стрела...' подходит к пристани. Охи-ахи в толпе, приветственные кличи, резная Химера на носу корабля дышит мечтой о красоте и реальностью уродства; упали на дно двулапые якоря, брошены канаты, опущены
