Они глядели на меня секирными кольцами, сливаясь в один, широко распахнутый, потрясенный увиденным глаз.
Словно ожидали стрелы.
ЭПОД
Встав, я прошелся по террасе. Постоял у перил, невидящими глазами уставясь перед собой. На этот раз возвращаться было легче. Легче – и трудней. Одновременно. Так бывает.
Мурлыча старый гимн кормчих, я смотрел перед собой, постепенно обретая способность видеть. Зеленая звезда – моя подружка! – зацепилась за край утеса, ободравшись в кровь. Я сочувствую тебе, звезда. Я не вижу снаружи ничего, кроме тебя, звезда. Зато внутри...
...в тот день, прямо среди помолвки, меня постригли во взрослые. Под буйные крики одобрения, басилей Навплий – сын Посейдона и отец Паламеда! Навплий, ты велик!.. – собственноручно совершил обряд пострижения, по просьбе моего отца.
Навплий, ты велик! я благодарен тебе, я люблю тебя, Навплий!
Почему дрожали твои руки, басилей?!
Тогда я не знал, что минутой раньше заслонил собой отца. Я, Одиссей, закрыл Лаэрта-Садовника, как щит закрывает тело от копейного жала. Слабоумный наследник всегда пребывает в безопасности, ибо его право наследования – дым, мираж, обман чувств! Ему даже позволят доживать свой век в сытости, играя с козами в войну – если, тем или иным путем, будет устранен благоразумный родитель бедного дурачка, дабы открыть дорогу трижды благоразумным родичам.
Особенно когда родитель обладает более ценным имуществом для передачи, нежели затерянная в глуши Итака.
Папа, я же не знал, отчего на самом деле трещит скорлупа моего
Папа, я люблю тебя.
Постриженный во взрослые, я стоял в буре восторгов, а ты, Лаэрт, улыбаясь счастливо и чуть-чуть смущенно, стоял рядом и немного позади.
Да, в день пострижения я был... нет, я стал твоим щитом.
Тем, кто принимает первый удар.
Принимает, не понимая – зато мама поняла все сразу и бесповоротно; Антиклея плакала, не стыдясь слез. 'От счастья! – шептались рабыни, и эхо металось между людьми. – От счастья! Такого сына...' Мама, не плачь. Не надо. Ни в прошлом, ни сейчас.
Мама, я вернусь.
Ты же знаешь, я никогда не обманывал тебя; я почти совсем не умею лгать, мама, не дотянувшись в искусстве честности до Далеко Разящего лишь на пол-локтя; вместо лжи я просто говорю не всю правду, но сейчас я говорю ее всю.
Я вернусь.
И от кораблей, словно в ответ мне, донеслось под бряцанье старенькой кифары:
Одобрительный гомон заглушил песнь. Они там собирались убивать по тысяче врагов в день, и героям для полного счастья требовался истинный вождь, гроза троянцев – аэд прекрасно понимал чаяния пьяных героев.
Спуститься, что ли, вниз?
Выпить с парнями вина, а потом засунуть руку по локоть в луженую глотку аэда и вырвать его раздвоенный язык? с корнем?! бросить собакам?!
Вместо этого я зажмурился.
Крепко-крепко.
...Постриженный во взрослые, я стоял в буре восторгов, а ты, Лаэрт, улыбался счастливо и чуть-чуть смущенно.
Позже ты спросил у меня: 'Что это за намек про лживые маяки?'
Я отговорился пустяками. Даже тринадцатилетнему подростку стало ясно: ты ничего не знал о былой 'Стреле Эглета', утонувшей в пучине прошлого, и о предприимчивом молодом человеке. Ты был младше Навплия, папа. Если договориться с мойрами-Пряхами и отмотать назад четверть века, – а я уже научился возвращаться туда, где не был! – ты обернешься едва ли не сверстником юного сына, на грани пострижения.
Откуда тебе было знать?
На миг я ощутил себя мудрым и многоопытным. Спустя несколько лет мне было стыдно за этот миг. Папа, ты знал о лживых маяках во сто крат больше любого знатока: таким способом берегового пиратства промышляли многие, собирая на камнях растерзанную добычу. 'Стрела Эглета' не являлась исключением, но тайная, коварная подлость крылась в другом: предприимчивый молодой человек никогда не работал дважды на одном и том же месте, мгновенно исчезая после грабежа.
А месть пострадавших, если кто-то чудом выживал, или их родичей, чье горе требовало выхода... Месть обрушивалась на местных жителей – ведь их и только их обвиняли в случившемся.
Этого я тогда не понял.
