Папа, я прошу у тебя прощения за гордыню.
Зеленая звезда, у тебя я тоже прошу прощения.
Без причины, про запас.
Паламед-эвбеец, прости и ты – тебе пришлось смириться с гулящей женой без надежды на будущий барыш. Впрочем, здесь я не прав – надежды умирают последними, а ты надеешься по сей день.
Я люблю тебя, Паламед, мой обаятельный шурин, приложивший все старания, дабы я смог получить свою долю военной славы; я люблю тебя, потому что не умею иначе.
Я вернусь.
Я уже, я сейчас... только дух переведу...
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ: ХОЧУ БЫТЬ ЭПИГОНОМ!
...В восьмой песне 'Одиссеи' мы читаем, что боги создают злоключения, дабы будущим поколениям было о чем петь...
Строфа-I
Мальчишки идут на Фивы
Папа хохотал, как резаный.
Одиссей еще подумал, что ошибся – это орут, как резаные, а хохочут как-то иначе. Впрочем, тонкости сочетания слов пусть больше интересуют аэдов, им за это платят. Ибо история, приведшая басилея Лаэрта в бурный восторг, даже в кратком изложении была прелестна.
Вечным Сизифом взойдя на перевал и покатившись вниз, к зиме, нынешняя осень явила препаскудный норов. Ежедневно до полудня над Итакой висел сплошной туман, состоявший, казалось, из мелких капелек божьего наказания; небо сочилось гнилым соком, будто червивый плод, забытый на ветке; население оглушительно чихало, шмыгая красными носами, и руно овец свалялось неопрятными колтунами, странным образом напоминая о проказе.
Дрянь, не осень.
Тут и случилась история, о которой упоминалось раньше. В ожидании гиблого безделья зимы семеро охломонов[36] с близлежащего островка Дулихия решили подзаработать. Снарядив лодки и подвесив к поясам кривые ножи, они отплыли на ночь глядя, в надежде к рассвету достичь побережья Акарнании. Но, заблудившимся в тумане, вместо обильной дарами Акарнании им суждено было высадиться на берегу соседки-Итаки – где великолепная семерка и принялась, взойдя по склону, споро резать ножами подвернувшееся им стадо свиней.
Пока вкупе со стадом им в тумане не подвернулись и пастухи.
Справедливость была восстановлена, кулаки разбиты в кровь, кривые ножи радостно поменяли владельцев; после чего между ревнителями итакийского свинства и налетчиками, отдыхавшими в жидкой, пахнущей навозом грязи, состоялся разговор примерно следующего содержания:
– Вы кто?
– М-м-м-м...
– Ты мне зубами не плюйся, охвостье драное! внятно отвечай!
– Мы... мы п-пираты...
– Это вы – пираты?!
– М-м-мы... А в-в-вы сами к-кто?
– Мы свинопасы.
– Это в-вы – свинопасы?!
Да, папа смеялся. А вместе с ним смеялся и Одиссей, радуясь, что папе не пришло в голову обратить внимание на кулаки наследника. Ободранные костяшки – это, конечно, пустяки, но все-таки негоже... да еще постриженному во взрослые... мог бы и подождать, пока свинопасы сами разберутся... нет, кинулся первым... вон, на скуле синяк!..
Все папины доводы, буде Лаэрт собрался бы заняться-таки воспитанием сына, Одиссей знал заранее.
Ниже по лестнице, ведущей на северную террасу, зашлепали сандалии. Много сандалий. И, под дружное кряхтенье, взорам явились носилки с восседавшим на них даматом Алкимом. В сырую погоду больная нога Алкима ныла пуще капризного дитяти, принуждая хозяина либо безвылазно сидеть дома, либо путешествовать на чужих плечах.
– Радуйся, мой басилей! Воистину радуйся, ибо наши расчеты оказались верны!
Одиссей навострил уши.
– Фивы?! когда?! – Лаэрт мигом забыл о свинопасах и пиратах-растеряхах; глаза басилея сверкнули острым, коварным огоньком.
Одиссей редко видел отца таким, и очень любил эти редкие минуты. Забывалось, что на земле есть люди, зовущие отцами Геракла, Тезея-Афинянина или, на худой конец, мятежного лапифа Пейрифоя.
Сыновья истинных героев.
Папа, ты прости меня, ладно?
– Фивы, мой басилей. Мальчишки идут на Фивы. Эпигоны[37],
