Человек Номоса

Восторгу гребцов не было предела.

* * *

Послезавтра днем мы вошли в Лаконский залив. Действительно, на Гифийской пристани людей было – не протолкнуться. Да и кораблей у причала... Колесницы все расхватали еще вчера, пришлось довольствоваться повозками, запряженными быками.

Нас ждали в Спарте.

Строфа-II Довольно страсть путями правила...[54]

...Память ты, моя память! Отчего так бывает: вернешься, глянешь вокруг – а все краски выцвели. Напрочь. То есть, знаешь: багрянец! мертвенная синь! зелень весны! – но именно знаешь, понимаешь рассудком. Сердце молчит. А без сердца есть ли в мире краски, кроме черной да белой?

Отчего так бывает: чем больше вокруг соберется народа, закружит, завертит буйным хороводом – тем чаще мне становится скучно?!

Ночь перед отплытием.

Я брожу туда-сюда по темной террасе. Дышу скользким предчувствием рассвета. Остановился, хлебнул прямо из кувшина; вновь брожу. Каждый шаг сам по себе, каждый вдох сам по себе. Каждый 'я' сам по себе: вчерашний, сегодняшний, давнишний. Мы заполняем террасу телами. Нам всем тесно. Нам всем скучно.

Не плохо, нет! – я не это хотел сказать.

Я, я, я...

Отчего так бывает: возвращаясь в самое начало, в далекие дни, месяцы, годы, первым делом я влетал, оседлав гребень волны, в цвета и звуки, оттенки и отголоски – помните?

...Осень явилась самозванкой. Пышная, сияющая, она раскрасила деревья в пурпур и золото плодов; небо налилось особенной синевой...

...Тут тебе и хитрый изгиб, и полировка, и резьба – цветы всякие, и листики, в придачу разукрашены, как папина клумба! И накладки костяные, и даже тетива – подумать только! – разноцветная!..

...Своды грота озарились призрачной вспышкой – это полыхнуло ослепительной лазурью кольцо из пены...

Сейчас иначе. Особенно когда вокруг, сменяя ночь ожидания, встает день ожидания: Спарта, столпотворение людей, только и разговоров, что о прелести Елены – тенью за разговорами, сводя прелесть на нет, маячит главное: кому удача?! кого рвать станем?!

Почти нет красок.

Почти нет лишних, посторонних звуков. Да, блеют овцы перед закланием, ржут кони, оглушает гомон многочисленной челяди, повизгивают рабыньки, глашатай что-то орет про завтрашний выход басилея Тиндарея к достославным женихам...

Слышу, не слыша.

Память избирательно скользит по лицам. Память-слепец: видит пальцами. Ощупывает. Я верчусь вьюном в самой гуще толпы, знакомлюсь, приветствую, улыбаюсь, отвечаю и спрашиваю, но это все пустяки. Почему? почему мне чудится: я складываю бревна в основание погребального костра?! Запоминаю каждую неровность, трещину коры, отличаю ясень от липы...

И еще: пронзительный голос аэда. Ангел, старый приятель, тут как тут: затесавшись в середину, поближе к вертелам с мясом, он терзает лиру, вереща славословия женихам. Сам спрашивает, сам отвечает.

Да, я слышу.

Юг Пелопоннеса,

Лаконская долина, западный берег реки Эврот;

Спарта

(Агонистический дифирамб[55])

– Кто сей, пред ратью ахейскою, муж и великий, и мощный?
Выше его головой меж ахейцами есть и другие,
Но столь прекрасного очи мои не видали,
Ни столь почтенного; мужу-царю он подобен!

...у него борода! Настоящая, темная. Вьется. Наверное, так легче скрыть вялый подбородок. А нос – всем носам нос! Кажется: глаза голубыми ледниками застыли по обе стороны горного кряжа. Слова цедит неохотно, по капле; не смотрит – взирает, не говорит – вещает.

Руку, однако, подал.

– Муж сей пространнодержавный Атрид Агамемнон,
Славный в Элладе, как мудрый владыка и доблестный воин,
Между передних свирепствуя, губит ряды браноносцев...

– Кто же, скажите, стоит молчаливо поодаль, взирая
На остальных женихов, будто яростный лев на овнов тонкорунных?

...похож на старшего брата. Очень. Тот же долгомерный носище, прозрачность взгляда... Жаль, лед слегка подтаял. Блестит тайной слезой. Но – белобрыс, вроде Ментора. Безбород. Губы узкие, ниточкой. Шрам вместо рта, застарелый рубец. Солнце отшатывается от его бледных щек; синяя жилка бьется на виске.

И ноздри трепещут.

– Вождь Менелай, сын Атрея, всегда говорит, изъясняяся кратко;
Мало вещал, но разительно он – зато в битве из первых,
Сердце героя наполнено смелостью мухи, которая, мужем
Сколько бы крат ни была, дерзновенная, согнана с тела,
Мечется вновь уязвить...

– Кто еще оный ахеянин, столько могуче-огромный?
Он и главой, и плечами широкими всех перевысил!

...бык. Впрочем, нет: бычок. Венец туго врезался в лоб, выжимая капли пота. Налитые кровью глазки раздраженно шарят в поисках: кого б боднуть?! Странно: здесь он больше всех, а топчется неуверенным в себе мальцом, ежеминутно готовый ринуться доказывать свое первенство. Вот и сейчас: руку подал, а сам багровеет, пыхтит втихомолку – раздавлю! Не раздавит, но больно. Врать не стану.

Скажи такому: в Эврот с кручи прыгать опасно! – сиганет без раздумий.

– Муж сей – Аякс Теламонид, твердыня данаев!
Кто б ни желал, против воли Аяксовой с поля его не подвигнет
Силой иль ратным искусством! И он не невеждой,