Человек Номоса

крупицы от целого, чтобы спастись самому – спасая. Драконья упряжка неслась в пропасть, и меньше всего хотелось кидаться под колеса. Для гибели без смысла достаточно карлика с отравленным шилом. Мой дорогой шурин, мой Паламед-эвбеец! я люблю тебя! почему ты не здесь, не в Спарте?! У тебя жена? моя сестра?! – ну и что?

Здесь половина – женатики...

– Тиндарей со мной говорил. Трясется, весь белый. Что делать, спрашивает.

– А если, это, ну... сказать, что Елена заболела? Чтобы, мол, через месяц приезжали?

– Богиня-то заболела?

– А может, уедем? Прямо сейчас? Ну их всех!

Это я. Я не собираюсь уезжать. Вернее, собираюсь, но не сейчас. А спросил, испытывая: что ответят? Это ведь друзья... друзья друзей! лучшие!.. Нет, мотают головами друзья. Нет, поджимают губы друзья друзей. Мы сидим в Диомедовых покоях, наши тени пляшут на стенах, под флейту одинокого светильника; нет, молча возражают лучшие из лучших, никуда мы не уедем.

Я так и думал.

Каждый за себя. Каждый против всех. Мне! только мне! мне единственному! Микенский престол, Елена – мишура. Призраки; тени, видимые лишь безумцам – например, некоему Одиссею. Дело в другом: мы – самоубийцы. У нас куча предлогов и причин убить друг друга, а значит, себя. Потому что – мне! мне единственному!..

Каждый за себя.

Здесь, мидией в раковине, скрыто главное. Мне скучно, и я тихонько шепчу: каждый за себя. Я – каждый. Допустим, я – каждый. Я – дракон в упряжке. Я хочу получить Елену, выжить в случае удачи, и убить соперника, если удача улыбнется не мне, чтобы обрести новую возможность заполучить Елену... выжить... убить... и снова! снова! опять!..

– Мы на шаг от войны. От всеахейской войны!

– Каждый – за себя, один Зевс за всех!

– Если... Если мы сейчас, прямо сейчас, что-нибудь не придумаем...

Я люблю вас, друзья мои. Мне скучно. Номос гудит вокруг металлом, обретенным взамен прежней скорлупы. Три волны бьют о берег: любовь, скука и бронза Мироздания. Впервые три моих волны сошлись воедино; впервые я готов видеть, чувствовать и делать.

Плеть и уздечка, меч и весы – в моих руках.

– А я придумал. Войны не будет.

Встаю. Иду к выходу. Оборачиваюсь на пороге:

– Каждый за себя, значит? Вот и славно! Как думаете, Тиндарей не спит еще?

– Резвый мальчик, – бросил вслед кто-то, когда я захлопнул дверь.

* * *

...В сонме других женихов, стою перед ступенями дворца. В панцире. В гнутых поножах. В шлеме. Шлем мне велик, и я стараюсь не вертеть головой.

Доспехи одолжил Диомед.

Еще удивился, что я сюда без брони приехал.

Мечи трутся о края ножен: туда-сюда... приапы из бронзы, они хотят иных ножен – мягких, влажных. Податливых. Листва копейных наконечников сухо шелестит над гребнями из конского волоса. Скоро осень. Листьям пора опадать – лететь, пронзать липкую духоту, впиваться в рыхлую, могильную плоть... У колена беззвучно дрожит Аргус. Не от страха, нет. От страха он не умеет. Если что, пес даст мне миг свободы. Большего подарка не смел бы просить и бог. Спиной я чувствую: иная дрожь. Большая. Волчья. Это охрана. Лихие гетайры Диомеда, гвардия Атридов, бойцы обоих Аяксов, смуглые шершни Идоменея-критянина, готовые ужалить в любую минуту; мои дорогие свинопасы, мастера биться в тесноте абордажа.

Эвмей хотел быть рядом, но его не пропустили.

Отступаю к нижней балюстраде. Здесь просторнее. В случае чего, можно запрыгнуть на перила – после бревна над ручьем они покажутся даром судьбы. Машинально тянусь в тишину – домой. Пальцы сами нащупывают изгиб костяной накладки... колчан со стрелами... Никому нет дела до того, откуда в руке у рыжего итакийца возникает лук. Наверное, с собой принес. Теперь тетиву натягивает. Думает, он самый умный. А мы его, умника, – копьецом!.. снизу...

Только сейчас я понимаю, куда приехал.

Сейчас – в Спарте, у дворцовых ступеней? Или сейчас – на ночной террасе, во мраке ночи перед отплытием на войну?!

Какая разница?..

Мы играем в догонялки: я и война. Всю жизнь. Я выигрываю шаг за шагом, год за годом, но война неутомима. Наверное, когда-нибудь мне придется остановиться, обернуться и побежать навстречу. Тогда война испугается, побледнеет и рванет прочь так, что и верхом не догнать. Наверное...

...дождались! Явление Тиндарея народу. Приоделся, бороденку выпятил. Богоравный. А вчера совсем другой был, когда я к нему заявился. Поначалу-то меня во дворец не пустили. За пьяного приняли; да я и был пьяней пьяного. В голове одна мысль, молнией. Сошлись тучи: отстраненная скука – сухим песком; любовь – морем от восхода до заката; звон Мироздания – обителью, где плещется море любви, засыпаемое песком скуки.

На миг я стал целым. Вот тогда-то и полыхнула мысль-молния.

Это она швырнула меня ко дворцу, заставив браниться со стражей; это она поволокла прочь, к дому Икария, когда стало ясно: во дворец удастся ворваться разве что силой – и стать первой жертвой резни,