богоравный герой, убийца и хитрец?! – судьба не хуже прочих...
Жаль, это чужая судьба.
Тс-с-с! – я улыбаюсь сам себе кривой ухмылкой идиота, и тени в испуге отшатываются. Не бойтесь. Есть еще время до рассвета. Есть еще возможность вернуться, вспомнить, пережить заново, поймать за хвост лукавых змей, ранее ускользнувших с наших алтарей.
Есть еще время!
Время-кипение, время-пар, время-трясина, в котором мы увязли под Троей. Незримая крышка Кронова котла захлопнулась над головами юнцов, мнящих себя мужчинами: о да, я помню. Пейте, тени! Оживайте! – я, Одиссей, сын Лаэрта, добровольно отворяю жилы для вас...
Многие лета[34]!
Пейте же кровь души моей!
– Доля родосцев! Девятикорабельный жребий!
– Я, Тлиполем Гераклид, басилей родосский, прошу сверх доли в личное владенье ларь из душистого кедра! Инкрустации перламутром с яшмовыми вставками, углы окованы серебром!
Думают вожди. Переглядываются. Может, еще кому заветный сундук глянулся? Хотя, с другой стороны: грех Тлиполему Родосскому отказывать. Наш человек. Еще в юности дядю отцовского, двоюродного дедушку Ликимния, пришиб сгоряча. Все потомки Геракловы на коне клялись: поймаем кровника, зарежем, как собаку! – не поймали. Да и не очень-то ловили, если честно.
Ладно, пусть берет ларь: добродетели складывать.
– Да не будет тебе отказа, богоравный Тлиполем!
– Доля триккийцев! Тридцатикорабельный жребий!
– Мы, Подалирий и Махаон Асклепиады, просим сверх доли дюжину юных эритрянок по выбору богоравных вождей!
Думают вожди. Лбы морщат. На двоих дюжина лишних пленниц? обученных сладкой неге в храмах Афродиты Эритрейской?! Не переусердствовали бы братья-Асклепиады! – мы и сами б... по полдюжины лишних на рыло! То бишь не на рыло, а совсем наоборот. Хотя, с другой стороны, ранят тебя завтра в оное рыло или в 'совсем наоборот' – к кому побежишь, ежели сил хватит? А не хватит – к кому тебя, страдальца, понесут? К ним и понесут, к Махаону с Подалирием, сыновьям земного бога врачеванья!
Пусть их. Раз по нашему богоравному выбору – пусть.
Мы им выберем: юных.
– Да не будет вам отказа, богоравные Асклепиады!
– Доля симийцев! Трехкорабельный жребий!
– Я, Нирей Харопид, наследник басилевии Сима, прошу сверх доли сей дивный шлем с рогами бычьими, искусно коваными, и султаном из хвоста белой кобылицы!
Думают вожди. Хорош собой Нирей Харопид. Гибок, мягок. Покладист. Еще на днях отдали бы шлем, не глядя – за утеху тайную. А сейчас, когда пленниц нагих табунами гоняем...
– Не дано будет дивного шлема Нирею Симийскому! Ибо шлемы – мужественным!
Обидится симиец. Ну и Пан с ним! – обижайся, сколько влезет. А влезет едва-едва. Не на трех кораблишках обиды возить. Вон, на дивный шлем уже Менелай Атрид косится. Губы кусает, головой белобрысой вертит: будто заранее примеряет. Ему и дадим. С рогами бычьими, искусно коваными.
По заслугам.
– Доля магнетов! Сорокакорабельный жребий!
– Я, Профоой Тендредонид...
Думают вожди.
Смотрю я на них. Молчу. Скучно мне.
Как перед первым ударом.
...хорошо было бы сказать: волнения ночи закончились казнью эвбейца. Ничего подобного. Ночь длилась, пытаясь уподобиться своей знаменитой тезке, когда Зевс явился зачинать Геракла – соединив три ночи в одну. Иначе, видно, никак не зачать было могучего. Вот и сейчас: тьма, ни зги. Везде: внутри, снаружи, в глазах, в душе. Сунулся в шатер верный Клеад: раненый, спросил не о себе. Зажечь ли лампадку, спросил. Постоял, подождал; исчез. Рыжий сидел на ковре, поджав ноги; бесформенный камень в храме Далеко Разящего. О такой легко споткнуться, сломать себе шею. Война началась. С себя. Надо привыкать. Мысли текли спокойно, с густой тяжестью, будто смоляной вар из опрокинутого набок котла.
Сны бродили вокруг, боясь приблизиться – вещие, лживые, всякие.
– Стой! кто идет?!
– Это я, Калхант. Басилей бодрствует?
– Да, прорицатель. А кто с тобой?
– Патрокл Менетид.
– Пустите! – по-прежнему не шевелясь, крикнул Одиссей.
И всерьез, без малейшего намека на шутку, едва ночные гости откинули полог:
– Золото принесли?
