спросил:
— Давно она здесь, эта радистка?
— Уже давненько. А что? Да ты не беспокойся — может это и не она. Может, ошибаюсь: я видел ее всего два-три раза. Но похожа…
Юрий старался скрыть свое смятение. Он зачем-то полез в карман гимнастерки, потом в другой. Ничего не отыскал и вопросительно посмотрел на Погудина.
— Славная девушка, — Николай взял портрет, подержал его перед глазами в вытянутой руке и отдал обратно.
Он представил себе радистку Соню, которую майор Никонов называл «глазастой». Николай видел ее на совещаниях у начальника связи бригады, когда тот собирал в перерывах меж боями офицеров и радистов. Как-то случалось, что его место оказывалось против радистки бригадной станции.
Соня обычно сидела, подперев рукой голову, изредка что-то записывала в свою тетрадку, никогда не выступала. Николаю нравилось смотреть на нее. «Какая она усталая, лицо бледное. Это, наверное, от того, что целые сутки проводит у рации в своем ящике». Сонина радиостанция помещалась в крытом кузове грузовика. Николай никогда не бывал там, но представлял: наверное, там по-домашнему уютно… Случалось, Соня почувствует на себе внимательный взгляд Погудина и посмотрит на него. Взор у нее открытый, смелый, сначала будто удивленный, а потом ласковый, чуть насмешливый.
Но Николай ни разу не подумал набраться храбрости и заговорить с этой девушкой. И сейчас он с любопытством слушал Юрия, который, может быть, и на самом деле знает именно ее, любит Соню.
Он тряхнул головой и потер пальцами лоб, стараясь припомнить какие-нибудь особенные приметы радистки, чтобы выяснить с Юрием, действительно ли это и есть Соня Потапова. Но ничего, кроме больших выразительных глаз, не вспомнил. А Юрий вдруг решительно сказал:
— Знаешь, откровенно говоря, она мне вовсе не невеста. Это я так просто… Какая невеста! Она даже и не знает, как я ее… как она мне… — Юрий застенчиво улыбнулся и махнул рукой — запутался, мол. А Николай подумал: «Он, вообще, кажется, парень славный! Другом будет хорошим». Юрий совсем уже доверительно продолжал: — Я с ней не встречался, как в армию ушел. И до этого, когда в институт поступили после школы, тоже редко виделись. А вот когда меня на фронт из училища направили, домой заехал, взял на счастье ее портрет из альбома со школьными фотографиями. Ведь мы с ней дружили в школе.
Николай внимательно слушал его. Даже рот слегка приоткрылся. Он не сводил с Юрия глаз и спросил:
— Ты любил ее?
— Нет, — снова смутился Юрий. — Какая там любовь… в школе… Просто часто вместе бывали. Хорошие знакомые.
— А чего ж ты тогда ее карточку таскаешь? Может она другого любит?
— Нет. У нее никого нет, — сказал Юрий твердо. — Это я знаю. А сейчас она для меня все. Я в честь ее на любое дело пойду.
— Да ну?.. — Николай опустил голову и глядел исподлобья, изучая нового приятеля. Юрий переменил тему разговора.
— Ты до фронта кем был?
— Подручным сталевара, — протянул Николай. — А ты?
— Я был студентом. Первый курс механического факультета окончил.
Николай хотел сказать, что он тоже учился без отрыва от производства в вечерней школе. Но снова взглянул на фотографию, которую Юрий все еще вертел в руке, и вернулся к прежнему разговору.
— Что-то уж больно узко ты воюешь. За какую-то девчонку — и все.
— Чудак! Это же романтика, символ. Понимаешь? Вот я смотрю на нее и вспоминаю свой город, дом, родину. Мы на улице Мамина-Сибиряка живем. В палисаднике акации у нас много. И сирень есть… Ты, например, о чем думаешь, когда в бой идешь?
— Когда бой, думать о постороннем некогда. Главное — получше воевать, побольше сделать, да живым вернуться.
— А все-таки? После боя? Меж боями? Ты же ведь вспоминаешь что-то? Что тебе чаще всего на ум приходит?
— Чаще? — Николай еще раз посмотрел на Юрия изучающим взглядом. Потом отвел глаза и начал соскабливать ногтем грязь на рукоятке черного ножа у пояса. И вдруг заговорил оживленно, горячо выделяя отдельные слова. — Трудно сказать, что чаще… Вот, например, иногда вспоминаю: ездил я в свой Тагил, на завод. Просто так — попрощаться со всеми перед отправкой на фронт. Собралось там в клубе человек с полтысячи, меня на трибуну вытащили. Дескать, вот — наш, наш доброволец Колька Погудин. Я сказать хочу: привет от всей бригады передать, за технику боевую поблагодарить — а все в ладоши хлопают и «ура» кричат. Я и говорить не могу: воздуху нехватает и глаза застилает. Я ж им свой, свой заводской! И они мне все свои. Понимаешь? Даже слесарь Петька Ваганов с Гальянки, мы с ним никогда не дружили, дрались не раз, и тот вылез к трибуне да как крикнет: «Да здравствует наша сталинская гвардия!» Все встали и снова — в ладоши. Понимаешь, что я почувствовал? Сотни людей — и все любят меня. Я вроде как их уполномоченный фашистов бить! Вот это счастье!
Юрий улыбнулся.
— Но ведь это абстрактно очень.
— Абстрактно? Это значит отвлеченно? Так? А если наши ребята в атаку идут и кричат: «За Родину!» — это тоже абстрактно? Что же им «за Машу» или «за Соню», или там «Тоню» идти, что ли? Соня — что? Выйдет она замуж — а ты? Сразу ложись под танк и помирай?
— Но ведь я не за нее воюю. Просто… я ее люблю… И все свои лучшие чувства…
Николай не слушал:
— Ты насчет абстрактного и конкретного к Ивану Федосеевичу обратись. Он тебе живо растолкует. Все будет ясно.
— Это кто такой — Иван Федосеевич?
— Замполит батальона, знаешь ведь — гвардии капитан Фомин.
Помолчали. Николай вдруг неожиданно для себя зевнул. Он прикрыл рот рукой, чтобы этого не заметил задумавшийся Юрий, и предложил:
— Давай немного поспим.
Юрий обиделся, поднялся и ушел к танкам. Для него такой задушевный разговор был событием. Николай понял это и, глядя ему вслед, пожалел, что прервал беседу. В дом вошел автоматчик, потный и запыленный. Это был боец из отделения, поставленного Николаем в дозор на высотку впереди деревни.
— Товарищ гвардии лейтенант! Больше нет мочи, разморились на солнышке — так глаза сами и засыпают. Хоть бы бой был, а то тишина. Боюсь, провороним что-нибудь. Отделенный послал — сменить просим.
Лейтенант посмотрел на часы:
— Ребята всего сорок минут спят. Через полтора часа разбудишь помкомвзвода, и он даст подмену.
Автоматчик покосился на развороченные полы, вырытые траншеи вдоль стен, выдолбленные бойницы и, подавив вздох, приложил руку к виску:
— Разрешите идти?
— Взгляни, наблюдающий на крыше не уснул?
— Не-ет. Сидит с биноклем.
— Курево-то есть у вас? — спросил Николай.
— Нету, товарищ лейтенант.
Вынув начатую пачку сигарет, Николай разделил надвое и половину протянул бойцу.
— На, держи… Покурите — легче сон перебороть. Надо запасаться табаком.
— Куда его? Мы ж все карманы патронами набили. Ничего. Бригада подъедет — получим. Сводка информбюро еще не известна, товарищ гвардии лейтенант?
— Нет пока. Одна рация с бригадой связь держит, второй экипаж спит.
— Что же сказать отделенному?
