обойдусь. Понял?
Николай медленно встал и отошел к бойцам.
— Товарищ лейтенант, почитайте нам Гоголя что-нибудь.
— Почитайте, вы хорошо читаете.
— Тут «Шинель» есть. Наверное, про войну, — просил один.
— Нет, «Шинель» — это про чиновника. «Тарас Бульба» — про войну, — поправил другой.
Николай раскрыл томик избранных произведений Гоголя и нашел «Тараса Бульбу». Встав к окну, он начал тихо, вполголоса, изредка поглядывая на Юрия:
«Нет уз святее товарищества. Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать; но это не то, братцы, любит и зверь свое дитя! Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь: и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим: а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово — видишь: нет! умные люди, да не те; такие же люди, да не те! нет братцы, так любить, как может любить русская душа, любить не то, чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе — а!… Нет, так любить никто не может!»
Вошла Соня. Ее никто не заметил, и она прислонилась к косяку, слушая, как читал Николай. На ее плечах была чужая телогрейка. Лицо перепачкано. Она не видела Юрия, он лежал на кровати лицом к стене. Соня, не отрываясь, смотрела на Николая. Когда он замолчал, то и тогда на нее не обратили внимания, ожидая, что прочтет лейтенант еще.
Опустив руки и неловко кивнув, Соня громко сказала:
— Здравствуйте, товарищи!
— Соня?
— Сержант!
Все двинулись ей навстречу. Юрий поднялся с кровати. Николай сразу заметил в глазах девушки какое-то оцепенение, испуг. Он подошел к ней и встревоженно спросил:
— Что случилось, Соня?
— Радиостанцию сожгли.
— Как? Когда? — подбежал к ней Юрий.
— Ночью сегодня. Мы отстали чуть-чуть: баллон заднего колеса спустил. Только все наши машины проехали — из лесу немцы на бронетранспортере выскочили… с пулеметом, — такой большой, как пушка… «Тридцатьчетверки» далеко прорвались, пехота за танками не поспевает — вот позади немцы и мечутся целыми шайками. — Соня вынула носовой платок и стала вытирать лицо. — Шофера убило, а машина загорелась.
— А ты как же? — с ужасом спросил Юрий.
Николай поставил стул и усадил ее у печки. Юрий не трогался с места, пораженный видом Сони. Она перехватила его взгляд, брошенный на ее порванные чулки и поджала ноги.
— Я выпрыгнула, как была, в одной гимнастерке. Ну, и… кругом темно.
— Одна?
— Нет, артснабженцы снаряды везли, закидали бронетранспортер гранатами и меня подобрали.
— Ну-ка, ребята, давайте сюда воды, мыло, полотенце. Сейчас приободрим сержанта, — распорядился Николай. — Ноги промокли? Снимайте сапоги!
Он занялся печкой. Затолкал туда все приготовленные бойцами дрова. Десантники тоже принялись хлопотать вокруг Сони. Это развеселило ее. Старшина Черемных принес из соседней комнаты мягкое кресло, пересадил ее и укутал своей шинелью:
— Извините, на рыбьем меху, но греет.
Один подарил ей зеркальце, другой — расческу. «Дважды отважный» Перепелица подал полотенце.
— Трофей, товарищ сержант. Як из пивнив бачите — украинский рушник.
— Спасибо. По-украински — дякую? Да? А что такое «пивни»? — смеялась Соня, подражая его мягкому выговору.
— Пивни? Товарищ лейтенант, як по-русски? — спросил он Николая.
— Петухи, наверное. Ты про вышивку?
— Так, так… Ще замитусились? Тикайти вси, — скомандовал Перепелица. — Нехай сержант, як слид по закону, сама по себе…
Автоматчики оставили перед Соней ведро подогретой воды, таз и один за другим вышли. Николай с книжкой ушел в другую комнату. Юрий направился за ним, но Соня, закатывая рукава гимнастерки, задержала его.
— Юра, помоги мне умыться.
Он вернулся и стал черпать кружкой воду из ведра.
— Зачем ты в таз наливаешь? Лучше полей мне на руки. Это здесь за границей так умываются: нальют в таз, вымоют в нем руки, а потом этой же грязной водой — лицо.
Юрий торопливо поливал, расплескивая воду, озираясь на дверь. Соня поглядывала на его неловкие, торопливые движения. Усмехаясь про себя, она подумала: «Спешит — наверное боится, что кто-нибудь зайдет и застанет его за занятием ординарца. Ну, постой, я тебя помучаю». И Соня нарочно медленно еще и еще раз намыливала руки, лицо и подставляла под неровную струю свои покрасневшие ладони.
— Как у тебя дела, Юра? — спросила она, вытираясь полотенцем с вышитыми петухами.
— Ничего.
— Экипажи все целы?
— Стреляющий вчера ранен.
— Тяжело?
— Да.
Когда она замолкла, Юрий тоже не произносил ни слова. Он был явно не в духе. Но Соня будто не замечала.
— Юра, ты бы мне достал иголку с ниткой, чулки зашить: коленки ободрала. У меня все сгорело в машине, одна вот эта косыночка осталась. Куда меня теперь направят? Полковник сказал, что до конца операции, наверное, не будет новой радиостанции, — рацией штабного танка обойдемся. Завидую связисту там. Взяли бы меня на танк.
— Зачем тебе лезть туда?
— Что же, я без дела буду?
— Соня! Переходи к нам в десант санитаром, — сказал Николай из соседней комнаты.
— И правда. Сегодня же попрошусь. Я ведь могу любую перевязку делать. Мы и в школе, и в институте санитарное дело изучали.
В комнате, где был Николай, раздался стук. Забарабанили по стеклам.
Николай раскрыл окно. Послышался голос старшины Черемных:
— Отдайте ей, товарищ лейтенант.
— Сам отдай.
— Нет, чулки неудобно девушке дарить.
— Юрий! Иди-ка сюда.
С лица Юрия не сходила растерянность. Он был потрясен и разговором с Николаем и случившимся с Соней. Стараясь не глядеть на Погудина, он взял сверток и забыл поблагодарить.
— Ой, спасибо, ребята, — обрадовалась Соня. — Это кто, лейтенант Погудин? Как кстати!
— Это, Соня, не я, а старшина.
— Саша Черемных?
— Он.
— Спасибо, Саша.
— Он уже убежал.
