– Что я должен понять?
– Это немецкий аэроплан. «Die Zeitmaschine» пришла охотиться на нас!
Наклонившись, как замершая в воздухе чайка, к поверхности вод, она пошла параллельно морю, к берегу. С нарастающим шумом, и так быстро, что нам пришлось вывернуть шеи, чтобы увидеть, как она проходит над нами на высоте в сотню футов.
Машина была тридцати футов в длину и немногим меньше в размахе крыльев – отчего издалека напоминала идеальный крест. На носу у нее вращался пропеллер – должно быть, он и вызывал ту самую рябь в воздухе. Иссиня-серое днище и крапчатые бока – не иначе, как для маскировки. Черные кресты на фюзеляже и крыльях недвусмысленно указывали страну происхождения, и это были не единственные воинственно-милитаристские знаки на раскрашенном корпусе летательного аппарата: мелькнули орлиная голова, воздетый меч и тому подобное. Как татуировки у уголовников. Под брюхом висели покрашенные все той же небесно-синей краской шестифутовые бомбы каплевидной формы.
На секунды мы с Бонд замерли, завороженные зрелищем, словно религиозным видением.
Возбудимый молодой человек, похороненный во мне – тень бедного потерянного пропавшего Моисея, вздрогнул при виде этой элегантной машины. Что за приключение для пилота! Что за славный вид! И какое мужество нужно, чтобы бросить такую машину в почерневшее от дыма небо Германии 1944 года – подняв его так высоко, что Европа ляжет под крыло как расстеленная карта, покрытая настоящим песком и морем, и лесом и крошечными, кукольного вида людьми – а затем еще включить платтнеритовый контур и уйти во Время. Я представил себе, как мелькает перед этим кораблем поднебесным метеоритом Солнце и как визу виден изменяющийся пластичный ландшафт, словно вылепливаемый невидимой рукой, течет и деформируется…
Затем крылья снова сверкнули, наклоняясь, и самолет пошел пропеллером на нас. Машина легла на крыло и ушла вверх, взмыла за лес, в направлении лагеря Экспедиционных сил.
Хилари побежала, прихрамывая по песку, оставляя левой ногой ассиметричные воронки в песке.
– Куда ты?
Схватив башмаки, она стала натягивать их, проигнорировав носки.
– Куда, куда… В лагерь, конечно!
– Но… – я бессмысленно уставился на маленькую трогательную горку моллюсков. – Ты же не сможешь перегнать мессершмитт? Тогда зачем? Что ты собираешься делать?
Схватив винтовку, она выпрямилась, вместо ответа удостоив меня равнодушным взором. После чего развернулась и бросилась по тропе, уводившей в джунгли, исчезнув через некоторое время под сенью диптерокарпусов.
Шум мессершмитта растаял в небе, заглушенный шелестом крон. Я остался на пляже в полном одиночестве, среди моллюсков и шелеста прибоя.
Все это казалось совершенно нереальным: война, вмешавшаяся в идиллию палеоцена? Я не ощущал страха – лишь странное чувство полной потерянности.
Наконец я сбросил оцепенение и уже был готов последовать за Бонд, в чащу. Но не успел я потянуться за ботинками, как тонкий нечеловеческий голос донесся до меня через пляж:
– Нет! К ВОДЕ! Скорее, к воде!
Это был Нево: морлок ковылял ко мне по песку, спотыкаясь, часто тыча клюкой из коряги, при этом маска не его лице тряслась, отгибалась, ходила волнами.
– Что это? Ты видел, что происходит? Эта «Zeitmaschine»…
– В воду.
Он налег на свой костыль, точно марионетка на палке, тяжело и часто дыша. Слова выходили из него толчками:
– В во… ду. Мы должны… зайти…
– У меня нет времени купаться, дружище! – рявкнул я. – Ты что, не видишь..
– Не… понял, – выдохнул он. – Ты… Ты не… придешь…
В растерянности я обернулся к лесу. Над кронами выскользнула «Zeitmaschine», легкая, изящная и стремительная отсверкивая голубой и зеленой краской. Скорость у нее была потрясающая, а отдаленный шум напоминал сердитое жужжание насекомого.
И тут я расслышал дробное покашливание орудий и свист снарядов.
– Они отстреливаются из зениток, – обернулся я к морлоку, уже охваченный азартом войны, свойственным представителям человеческой расы. – Понимаешь? Самолет вычислил лагерь, но они держат оборону…
– Море… – упрямо выдавил Нево. Он дергал меня за руку, точно ребенок – слабо и настойчиво – так что я был вынужден оторваться от картины воздушного сражения. Отлипшая от лица маска с щелястыми прорезями глаз и жалобно раскрытый рот были у меня перед глазами. – Сейчас море – единственное убежище. Последнее…
– Убежище? О чем ты говоришь? Сражение происходит в двух милях отсюда.
– У них бомбы. В этом варианте Истории у германцев очень опасные бомбы… Это каролиний.
– Но я…
– Ты все равно ничем не поможешь. Все, что ты сейчас можешь сделать – это спастись. Потому что если не будет тебя – это никогда нельзя будет исправить.
Так налегая на меня и дергая, он постепенно достиг своего, и я позволил завести себя, точно ребенка, в воду.
