коньяком, господин-товарищ Бубликов разрешал умственно большой философский вопрос: почему тоска именуется «зеленой», в чем здесь суть именно вот такого цветового определения, почему, положим, не «черной»? Тоска, в которой он пребывал, отбрехавшись от Центробалта, вполне определялась как беспредельная, и не имело значения, в какую краску она была крашена. Сегодня отбрехался, а завтра? И вся жизнь сейчас состояла из сплошного отбрехивания от всяких разных, дела делать не давали, да и не умел он делать то, во что влез. Вожделенная должность, к которой рвался и дорвался, стала ненавистна, она оказалась абсолютно не по зубам. Никогда не думал, что таким высоким окажется скачок качества от путейского инженера до командующего железнодорожной сетью крупнейшей в мире державы. А если под командованием понимать управление, то выходила полная катастрофа: после 2 марта железной дорогой, как и прочим, управляла «мама» – мат и маузер. У супротивной стороны этой «мамы» резко больше. «Супротивной…» Почему, как и зачем она вдруг возникла?! Почему, как и зачем она стала супротивной?! Ведь ощущалось полное единение всех со всем против этого монстра – Российского Самодержавия!.. А оказалось, что народу, именем которого под Трон копал, твое управление так же тошно, как тебе – Царское. Оказалось, что управлять резко сложнее, чем копать под Трон, и слово «сложнее», оказалось, тут совсем не подходит. Оказалось, что это вовсе не совместимые понятия. Оказалось, что культурный, элитный общечеловек европейского образца, к коим себя всегда причислял, совершенно не нужен родному народу, во имя которого подкопничал Трон. Родному народу, в обнимку с «мамой» с цепи спущенному, не нужно ничего, кроме родной «мамы», самодостаточность которой наблюдал сегодня, сидя в Богдановическом особняке, пока не явилась эта четверка, которая, в общем-то, спасла его…
Когда сейчас вспоминается то замечательное, подкопное, доотреченческое время, тоска становится беспредельной беспредельности. И, думается, как бы здорово было вечно копать под Трон, валить ненавистное Самодержавие, но… чтоб оно до конца б не подкапывалось и окончательно не валилось, чтоб шел этот вечный перманентный процесс, потому как нет ничего упоительнее для русского общечеловека европейского образца, чем разрушение основ собственного государственного бытия, чем переделка совершенного Божьего мира под свое несовершенство, о котором мнишь как о вершине совершенства. Пусть будет как в Швейцарии, даже ценой гибели Родины. Как замечательно после очередного неизбежного провала обвинить в нем всех, но не себя, как еще более замечательно «из ничего» создавать проблему, а проблему возводить «до ничего»… Как призакроешь глаза после осушения стакана коньяку и представишь… нет, не то, что и коньяк скоро призакроют и стаканы побьют,.. а недавнее вожделенное беганье-дерганье по комитетам, кабинетам, подкомитетам, комиссиям, подкомиссиям, которые сам плодил-размножал. Насколько гадок, оказалось, плод разрушения, по сравнению с упоительностью самого разрушения. О, а сами думские заседания! Незабываемое лучшее в жизни время… Этого зашикать, засвистать, этому – ладони свои в кровь разбить, творя аплодисмент, и главное – гадить, гадить и гадить ненавистному Царскому правительству и чувствовать единение и с родными кадетами и полуродными октябристами и даже с монархистами.
Ну, Пуришкевич разве не душка? Как чудно орал на весь зал: «Ненавижу эту женщину!», имелась в виду, естественно, царствующая Императрица… Единение в одном – в нелюбви и неприязни до ненависти к персоне Царя. Все помещения Думы, все ее залы и закутки, лестницы, крыши и подвалы пронизаны были, пропитаны одним – любой ценой лишить Россию законного Царя. Невозможность этого чувствовалась, ибо подспудно чувствовалась мощь понятия «законный»!.. «Да, господа, незаконность должна стать возможной, должна стать – законной!» – это его крик-клич на одном из заседаний их фракции. «Незаконная законность» – а?! Звучит-то как! Неделю, помнится, млел тогда от счастья, сорвав бурные овации от своих фракционщиков… А «незаконная законность» – это и есть, оказывается, «мама», ничего другого общечеловечество не придумало под эту вывеску. Кого бы из общечеловечества обвинить в этом? Увы, во времена, когда надо отбрехиваться от начальствующих садистов, не до поиска в общечеловечестве виновников некорректных формулировок. В надвигающемся сне господину-товарищу Бубликову предстояло созерцать пролитый коньяк, разбитые стаканы и ржавые рельсы его хозяйства, ведущие в никуда…
Генерал-лейтенант Корнилов пытался заснуть, и ничего у него не получалось. Генерал-лейтенант Корнилов чувствовал, что скоро ему получать инфантерию, и вообще, неизбежно шел высший полет его карьеры, и верховного командования ему тоже не избежать. Правда, «инфантерия» не из Царских рук полученная, это вообще-то, мало ясно, что такое. Но раз все старое царское растоптано, придется растоптать и это. Инфантерия, полученная от республико-демократов, не может же ничего не значить.
А вот со сном – беда… совсем недавно началось… днем-то ведь бодрствовать надо, да как! С бодрствованием тоже совсем все не так, откровенно говоря. Кроме тоски бодрствование ничего не приносит, да и предстоящая инфантерия тоску не развеет. Приготовленное Царской Ставкой с Царем во главе июньское наступление явно будет провалено – все, Царем приготовленное, за месяц профукано и разбазарено. Главное (личный состав «личным составом» называть уже нельзя), банды «восторженных» наступать могут, как справедливо замечено, только на винные склады, да и то, если их будут оборонять четверо серьезных дяденек, провал наступления и здесь обеспечен…
А со сном просто ужас что получается: вместо привычного убойного фронтового сна вдруг начинается надвигание на сознание в полной яви… в общем, и не передашь чего... С тех пор, как молиться перестал, в сознание свое не заглядывал; и очень непривычно страшно и тоскливо то, как теперь выворачивает его перед кошмарным коротким забытьем: он видит летящую на него тучу черного вонючего пепла, а воняет он горелым человеческим мясом. И все вывернутое наизнанку сознание простреливается ощущением, что мясо это горелое – его. И как это наваждение снять – не ясно…
Правда, совсем недавно, принимая нежданного визитера, принимая, после кошмарного короткого ночного забытья, когда свет белый не мил, что-то вдруг шевельнулось в корниловском сознании на эту тему. Визитером оказался иерей Афанасий Беляев, в эту Великую Субботу исповедовавший всю Царскую Семью.
