– Спать легла, а свет не тушишь, – проворчал дед. – Я тебе анальгин принес.
– Зачем мне анальгин?
– От головной боли, известное дело. Раз жаловалась.
Пришлось открыть. На улице дул сырой ветер. Яркая луна освещала шляпу деда, лицо под ней казалось черным. Дед постарался заглянуть за спину Анны, но в прихожей было темно. Пачка таблеток была теплой, нагрелась от ладони деда.
– Беспокоюсь я за тебя, – сказал он. – Вообще-то у нас места тихие, разбойников, понятно, нет, нечем им интересоваться, но какое-то к тебе есть опасное притяжение.
– Я не боюсь. Спасибо за лекарство. Спокойной ночи.
Анна быстро захлопнула дверь, решив, что, если дед обидится, у нее будет достаточно времени с ним поладить... Дед еще постоял на крыльце, повздыхал, потом заскрипели ступеньки. Кин подошел к окну в прихожей – дед медленно брел по тропинке.
– Спасибо, Анна, не знаю, что бы мы без тебя делали, – сказал Кин.
– Не лицемерьте. Он приходит именно потому, что я здесь. Не было бы меня, он бы и не заподозрил.
– Ты права, – сказал Кин.
Он прошел, мягко ступая по половицам, в холодную комнату, включил шар и повел его из горницы польской княжны, сейчас темной, наружу, через залитую дождем площадь, мимо коновязи, где переминались мокрые кони, мимо колодца, в закоулок, к дому Романа. За забором во дворе шар опустился к земле и замер. Кин выпростал руки из столика, перешел в другой угол комнаты, где стояла тонкая металлическая рама – под ней металлическая платформочка, похожая на напольные весы. Воздух в раме чуть колебался.
– Давай напряжение, – сказал Кин.
– Одну минуту, – сказал Жюль. – Дай я уберу вещи, а то потом некогда будет отвлекаться.
Сзади Анны зашуршало, щелкнуло. Она обернулась и увидела, как исчез один чемодан – с лишней одеждой, потом второй, с пультом. Прихожая опустела.
Кин вступил в раму. Жюль подвинул табурет поближе к шару, натянул на левую руку черную перчатку.
– Начинается ювелирная работа, – сказал он.
Кин бросил на Анну, как ей показалось, удивленный взгляд, словно не понимал, с кем разговаривает Жюль.
– Не отвлекайся, – сказал он.
Шар показывал темный двор. Под небольшим навесом у калитки съежился, видно, дремал, стражник, похожий на Кина.
– Чуть ближе к сараю, – сказал Кин.
– Не ушибись, – сказал Жюль, – желаю счастья.
Кин поднял руку. Раздалось громкое жужжание, словно в комнату влетел пчелиный рой. И Кин исчез.
21
Кин вышел из тени сарая – на дворе стояла темень, угадывались лишь силуэты предметов. Слабый свет выбивался из щели двери в сарай. Кин скользнул туда, чуть приоткрыл дверь – лучина освещала низкое помещение, на нарах играли в кости два стражника. Кин пошел к воротам. Стражник у ворот дремал под навесом, кое-как защищавшим от дождя.
Кин был уже возле стражника, когда трижды ударили в дверь – по ту сторону забора стоял Роман, у его ног сгорбленной собачонкой – шут Акиплеша.
Стражник вздохнул, поежился во сне. Кин быстро шагнул к воротам, выглянул, узнал Романа, отодвинул засов.
– Ни черта не видно, – проворчал Роман.
– Я до двери провожу, – сказал Кин. – За мной идите.
– В такую темень можно уйти, – сказал Роман. – По крайней мере часть добра мы бы вынесли.
– А дальше что? – спросил шут. – Будешь, дяденька, по лесу посуду носить, медведей кормить?
– Не спеши, в грязь попаду, – сказал Роман Кину. Он шел по деревянным мосткам, держась за край его плаща.
Анна вдруг хмыкнула.
– Ты чего? – спросил Жюль.
– Знал бы Роман, что коллегу за полу держит.
– Лучше, чтобы не знал, – серьезно ответил Жюль.
– Ты зачем подсматривал, дяденька? – спросил шут. – Не поверил, что дам любезной зелье?
– Она придет ко мне?
– Кого поумней меня спроси!
Заскрипели ступеньки крыльца.
Дверь, отворившись, обозначила силуэты людей. Кин сразу отступил в сторону. Донесся голос шута:
– Что-то этого ратника не помню.
– Они все одинаковые, – сказал Роман.
В приотворенную дверь видно было, как шут откинул люк в подвал. Заглянул внутрь. Выпрямился.
– Мажей не возвращался, – сказал он.
Голос его вдруг дрогнул. Анна подумала, что и шуты устают быть шутами.
– Лучше будет, если он не вернется, – сказал Роман.
– Разум покидает тебя, боярин, – сказал шут жестко. – Мажей верно служил тебе много лет.
– Город не выстоит, даже если вся литва придет на помощь.
– Если погибнет епископ, будет справедливо.
– И рыцари отомстят нам жестоко. Мы погибнем.
– Мы выиграем день. Придет литва.
– Я думаю о самом главном. Я на пороге тайны. Еще день, неделя, месяц – и секрет философского камня у меня в руках. Я стану велик... Князья государств и церкви будут у моих ног... Никто не посмеет отобрать у меня Магдалену.
– Дурак, – сказал спокойно шут, – умный, а дурак, хуже меня. Епископ...
– А что, епископу золото не нужно? Власть не нужна? Епископ будет беречь меня как золотую птицу.
– Но в клетке, дяденька.
– Условия будут мои.
– Птичка в клетке велела хозяину щи подавать?
– Будут подавать. Как миленькие.
– Рыцари прихлопнут тебя, не станут разбираться...
– Епископ знает, что я здесь. Не даст меня в обиду.
– И ты его поэтому бережешь?
– Любой ценой. Не ради меня – ради великой тайны.
– Ой, боярин...
– Ты не веришь?
– Нет.
Роман вдруг выхватил нож.
– Я убью тебя!
– Нельзя! – крикнул шут. С неожиданной ловкостью он перепрыгнул через открытый люк в подвал, перед слабо освещенным зевом которого остановился Роман. Ухмылка не исчезла с его лица. Он бросился наружу. Кин еле успел отшатнуться.
На крыльце шут нахохлился, голова ушла в широкие плечи.
– Дождик, – сказал он, – дождик какой... До конца света дождик... Жизни нет, один дождик.
Заскрипели ступеньки. Шут спустился во двор...
