ожили, они ставили на бойцов, на взводы, на полки. Дальше, на том краю балкона, суетились Рустем с генералом. Порейки я не увидела. Не было и Одноглазого Джо. Должно было случиться что-то особенное, чтобы эти золотоискатели покинули Клондайк.
Служители медленно бродили по балкону, некоторые не выдерживали и замирали перед большим табло – планом боя, на котором передвигались сами по себе – ведь живые, но совершенно как игрушечные – махонькие человечки.
Внимание всех было приковано к бою, ход которого мне был непонятен.
– Здесь есть свой госпиталь? – спросила я.
– Нет, насколько я знаю, нет, – ответил разведчик. – Им не нужны госпитали.
– Они бессмертные? – спросила я.
– Не совсем так, – сказал Гриша. – Я не смогу ответить точно, но здесь время стоит, как в болоте. И нет нужды умирать. Вы обратили внимание на то, что часы здесь только песочные? Механизмы ведут себя ненадежно.
Идти пришлось довольно далеко. Мы спустились вниз, под футбольное поле, обошли по бортику пустой и гулкий бассейн, спрятанный в обширном подвале, и оттуда по узкой железной лестнице опустились еще на этаж.
Спереди доносились гулкие, но невнятные голоса.
– Там кто-то есть, – заметил разведчик. Перед нами открылась галерея съемочных залов. Залы располагались анфиладой. Когда-то здесь тянулась вереница тренировочных помещений, и бывшая специализация того или иного зала угадывалась по предметам, оставленным и сваленным за ненужностью по углам.
Первый из залов был обиталищем штангистов – грифы штанг стояли копьями у стен, а чугунные блины стопками, как настоящие блины на блюде, возвышаясь рядом.
Больше от штангистов ничего не осталось, зато середина зала была занята средневековой, под альковом, кроватью. Вокруг, имитируя то ли шатер, то ли дворцовое великолепие, свисали атласные и сатиновые шторы и занавесы. Подушки и простыни на кровати были смяты и даже разорваны так, словно на них резвился полк самбистов. В эту совершенно непристойную пустоту глазели, склонившись на штативах, старомодные съемочные камеры.
Не было сомнения, что в этом зале и в таких декорациях могли снимать лишь бесстыжую порнуху для стареньких кукловодов.
Второй зал, боксерский, с оставшимися от прошлого великолепия рингами и свисающими гигантскими каплями боксерских груш, явно использовался для подготовки рыцарей, наверное, к предбоевым турнирам.
На полу валялись также сломанные мечи, погнутые латы, шлем, расколотый надвое... Здесь дрались всерьез – даже на канатах ринговых ограждений были бурые пятна – бывшая кровь.
Голоса раздавались спереди, из третьего, гимнастического, зала.
Что он гимнастический, я догадалась не сразу, потому что меня отвлекли необычные события.
Сначала я увидела спину Одноглазого Джо. Этот мерзавец снимал на пленку своего шефа.
Шеф стоял, обнявшись с незнакомой мне мертвой девушкой.
Теперь я постараюсь вразумительнее объяснить, что же я увидела. В гимнастическом зале осталось немного снарядов. В том числе перекладины.
Одна из перекладин, ближайшая к нам, была приспособлена под виселицу. На ней висела девушка, почти обнаженная – в остатках рваной окровавленной сорочки. За перекладиной, образуя задний фон, находилось обширное полотно, изображавшее серое облачное небо, кусты и вдали, на горизонте, силуэт нашего города.
Зритель, который увидит этот фильм, будет уверен, что девушка повешена кем-то снаружи, на улице, среди окопов, на фоне столицы.
Одноглазый Джо, повизгивая от удовольствия, снимал повешенную девушку, а в стороне с отрешенным видом стояли два местных оператора, в униформе, схожей с той, которую носил наш Гриша Кун.
Джо снимал не только девушку. Под перекладиной, обняв за талию мертвую девушку, притягивая ее к себе и подпрыгивая от сладострастного наслаждения, стоял Порейко. И зрелище было тем более ужасным, что девушка висела так низко, что вытянутые кончики пальцев ее ног почти касались пола и Порейко как бы обнимался с ней. Даже при своем невеликом росте он был с ней наравне.
Схватив за светлую прядь, он повернул к себе голову девушки, и тело ее стало покорно поворачиваться...
Я существо недостаточно цивилизованное, я могу быть злобной и невоспитанной, реагирую быстро – но поверьте, бывают ситуации запредельные. Ты просто опускаешь руки, вместо того чтобы кинуться вперед.
Мы молча стояли.
Я понимаю – взгляни на часы, и станет ясно, что стояли мы всего десять секунд, но именно в эти десять секунд Джо, который снимал, не выдержал и закричал одному из операторов:
– Снимай, гад, я тоже хочу!
Бросив камеру, он побежал к Порейке, чтобы тоже попасть в кадр.
Их чувственное наслаждение было за пределом разума. Я видела когда-то, как фашисты фотографировались возле виселиц и на лицах их была радость. Мне это казалось фокусом фотографа.
Но Джо стремился к виселице, потому что мечтал участвовать в сексуальной пляске смерти.
Джо успел подбежать к виселице с другой стороны от девушки, он обернулся, желая принять бравый
