– Я только не мог догадаться, – продолжал Петрик, расстегивая пальто – ему стало жарко, – я не мог догадаться, что он сам деньги ищет. Я сам там не был, но люди, которые там работали, говорят, что он нечеловеческие муки выдержал – и не признался, где деньги спрятал. Такие не выносят. Я ятвягов на это дело отправил. Они русских ненавидят. Им мучить русского – одно наслаждение.
Петрик наклонил голову и внимательно посмотрел на Лидочку.
– Хочешь сказать, что я – убийца? Нет, я никогда никого пальцем не тронул. Мне это доктора не велят. Но ты пойми – довести можно любого. Я тоже хочу быть честным бизнесменом, ездить на своем «Мерседесе» и делать деньги. Но мне не дают! Я живу на помойке, в говне собачьем! Как я выбью свои деньги, если никто не хочет играть честно? Я спать ложусь – боюсь, что не проснусь.
Петрик разжигал себя, он говорил все громче. На кухне замолчали, прислушиваясь к монологу.
– Как мне достать Осетрова, если он украл мои бабки – ведь только двое знали про деньги. Сонька слишком меня боится, чтобы утаить – да и как она утаит, куда денет? А вот Осетров, комсволочь, решил меня прокатить. Вот и докатался. Получил, чего хотел!
– Но у него же не было денег! – вырвалось у Лидочки.
– Откуда я знал! Все против него! Может, если бы не исполнители, а я сам туда поехал, я бы поверил ему. А у ятвягов было задание – вынуть бабки. Они и прикончили его. Не поверили. Только удивились, какой упрямый, – ему так больно делали, а он денег не отдал. Его убивают, а он денег не дает… А теперь скажи мне, Лидия Кирилловна, как ты бабки перехватила?
Лида не ответила. Она все еще находилась в глупом, тупом состоянии, когда остатки разума диктовали ей единственный выход – немедленно отдать деньги этому бандиту! Но инстинкт самосохранения или чувство, схожее с ним, подсказывало иное: не сознаваться. Потому что как только ты сознаешься – пользы от тебя ровно грош, а вреда – в тысячу раз больше. Ты опасный свидетель. И тебя лучше и спокойней убить.
– Когда вы улетаете? – спросила Лидочка.
Петрик был удивлен. Светлые редкие брови уехали под космы желтых волос.
– Еще сказать – куда?
– Я спрашиваю – когда вы улетаете? – повторила вопрос Лидочка.
– Зачем тебе знать?
– Я хочу жить, – ответила Лидочка.
– Объяснись.
– Я объяснюсь, и вы ничем не рискуете, сказав мне правду.
– А если не скажу? Если совру?
– Вы же не знаете, что вам выгоднее – врать или не врать, в какую сторону врать…
Петрик задумался. Но не придумал ничего убедительного. Потому сказал, решив, видно, что ему и в самом деле ничего не угрожает:
– Рейс у меня в четырнадцать сорок.
– Куда?
– Неважно. За границу.
– Границ теперь много.
– Границ теперь много, – повторил Петрик. – Зачем спрашивали?
– Осталось четыре часа. Вам пора уже собираться.
– Пора. А я теряю на вас время.
– Тогда я объясню. Честно. Потому что надеюсь, что вы мне не соврали.
Петрик вдруг обиделся.
– Погоди! – приказал он. Он дотянулся до двери в коридор. Толкнул ее и громко спросил телохранителя: – Гоша, во сколько рейс?
– Четырнадцать сорок две. Люфтганза.
– Вот это лишнее, – заметил Петрик. – Когда тебе задают вопросы, то отвечай на вопрос, а не про Люфтганзу.
– Так ты же сказал, когда рейс?
– Ты бы еще номер сказал.
– Семнадцать тридцать два, а что?
Петрик закрыл дверь и сказал, цитируя какой-то фильм:
– Видите, с какими людьми приходится работать.
Он снова опустился на стул и деловито спросил:
– Зачем задавали вопрос?
– Потому что я рассуждала, – сказала Лидочка, – говорить про деньги или не говорить.
– И что рассудила? – Разговор стал совсем уж мирным.
– Если бы рейс, скажем, завтра или сегодня ночью, – я бы предпочла рискнуть.
– В каком смысле?
– Чтобы вы пытались из меня выбить информацию о деньгах. Может быть, вам бы это не удалось. И пришла бы милиция. Или кто-то еще. Мы не в джунглях.
– Мы в джунглях, – печально возразил Петрик. Но глазенки у него зажглись жадной надеждой.
– Если бы самолет был завтра, вы бы меня убили, как только я сознаюсь.
– Почему? Мы никого не убиваем.
– Вы еще можете изображать справедливый гнев?
У Петрика не было чувства юмора. Он очень рассердился, и даже рука сжалась в кулак.
– Успокойтесь, – сказала Лидочка. – Вам нет нужды меня убивать. Потому что до самолета осталось всего ничего. Свяжите меня, и дело с концом.
– Значит, скажете, где бабки?
– Вы должны были давно догадаться. Я знаю, где они. Они у лейтенанта Шустова.
Позже Лидочка не могла себе объяснить, какой черт дернул ее за язык! За секунду до этого она и в мыслях не имела подобной дерзости. И, совершив этот глупейший шаг, Лидочка даже не сообразила сразу, что наделала.
– У какого лейтенанта? – тихо спросил Петрик.
– У Шустова.
– Когда?
– Вчера. В поселке. Они их нашли. Тридцать пять тысяч. Осетров закопал их.
– А ты откуда узнала?
– Шустов сказал. Тридцать пять тысяч. В жестяной банке.
– Почему Шустов сказал?
От двери раздался голос Сони. Ее было почти не видно за прикрытой дверью.
– Шустов к ней неровно дышит.
– Помолчи, – приказал Петрик.
Он поднялся, подошел к окну, он думал.
– А где была закопана жестяная банка? – спросил он.
– Не знаю. Откуда мне знать. Шустов сказал, что была банка и в ней тридцать пять тысяч.
– Нет, – сказал Петрик. – Я тебе не верю. Я ятвягам верю. Я верю, что Осетров сам искал деньги, потому и приехал на дачу, чтобы их найти. Думал, что Алена их там припрятала. Потому и приехал. А не для того, чтобы от милиции скрываться. От милиции так не скрываются, а ради бабок он уже женщину убил, значит, он на все пошел бы.
– Вот и не признался, – сказала Лидочка.
– Нет, не верю. Деньги у тебя.
– А может, их Татьяна Иосифовна нашла? – спросила Соня из-за двери.
– Она бы не стала Лидии Кирилловне говорить. Она бы никому не сказала! Она бы уже на дороге в Израиль находилась, кем мне быть!
Гоша засмеялся.
– Гоша, – попросил Петрик, – будь дружок, покажи этой суке все, что ты умеешь делать.
– В Израиль, – повторил Гоша. У него были прижатые к голове уши и подбородок, убегающий, как у
