судя по-всему, сидели рабочие, не слишком добродушная публика — потому что Гримсби начал кричать «Хайль Гитлер». Я выволок его на улицу. Похожий эпизод случился позже, в ресторане, с голландским болельщиком лет пятидесяти, который сидел за столиком с тремя своими детьми. Так как они были единственными голландцами в ресторане, Гримсби не поленился подойти к ним, назвать папашу «мудаком» и начать делать перед его лицом какие-то движения рукой, словно он мастурбирует. При этом он издавал чавкающие звуки. Потом он назвал папашу «членососом», «ебаным в рот мудаком», и наконец «сраным голландским трусом».
Гримсби был твердо убежден, что должен демонстрировать свое превосходство каждому встречному иностранцу; я уже забыл, каким может быть национализм английского футбольного суппортера, а пребывание в Германии делало этот национализм особенно явным. Гримсби все время говорил о войне, которую «мы» выиграли. Несмотря на свой возраст (ему было всего двадцать, а работал он водителем на пивзаводе), он то и дело вспоминал Вторую мировую: это давало точку приложения для его национализма. Он хотел «перевоевать» заново. Подлость немцев, трусость голландцев, храбрость англичан: в эти стереотипы он верил свято, и все время пытался продемонстрировать, что это действительно так.
В конце концов мы оказались в баре под названием «Оранжбаум» — изначально не-голландский, теперь он был голландским определенно. Этого-то Гримсби и было нужно; он тут же принялся расталкивать посетителей плечами, в полной готовности ударить первого, кто проявит хоть какое-то подобие агрессии. Я остался снаружи. Бар был переполнен, но сквозь открытые двери мне было хорошо видно, что происходит внутри. Рядом стояли немецкие полицейские. Они какое-то время ходили за нами, привлеченные поведением Гримсби, но было похоже, что и в этот раз ничего не произойдет. Голландские болельщики были большими, дружелюбными людьми, готовыми ко всему, в том числе и к Гримсби — и хотя тот врезался в них со всей силы, они лишь улыбались и предлагали ему выпить с ними пива. Но Гримсби не хотел пить пиво с врагами.
Но вот наконец кто-то не выдержал и ответил на одну из провокаций Гримсби, тут же, невзирая на репутацию своей страны, пустив в ход кулаки. К тому времени я уже так привык, что никто Гримсби не отвечает, что этим ответившим вполне мог быть, например, уличный столб. Гримсби был в таком состоянии, что вполне мог бы начать боксировать с предметом городской архитектуры. Потом Гримсби арестовали.
По оставшимся непонятным мне самому причинам, я вступил с полицейскими в спор и — против интересов Германии, Британии и европейской гармонии — убедил их отпустить Гримсби, сказав, что лично провожу его туда, где он остановился, и не дам больше хулиганить.
Остановился он, как выяснилось, на железнодорожном вокзале. Мы расстались с ним там часа в три утра. Он нашел пустую скамейку, но перед тем, как устроиться на ней, принялся кричать «Инглэнд!» во весь голос. Из-за этого проснулось несколько суп-портеров, спавших на полу поблизости, и они принялись ворчать на него, но Гримсби не унимался и продолжал выкрикивать имя своей родины, расставив руки в стороны и выпятив грудь. Он впал в националистический ступор и больше не замечал ни меня, ни, похоже, всего остального, так что я потихоньку развернулся и пошел прочь, к себе в гостиницу. «Инглэнд» еще долго неслось мне вслед, эхом отражаясь от окрестных зданий. Я подумал, что если вернусь сюда утром, то Гримсби, наверное, все так же будет вопить. По мере того, как я удалялся от вокзала, голос Гримсби становился все тише, пока наконец его совсем не заглушили вопли, производимые другими английскими суппортерами.
Путь до гостиницы мне предстоял неблизкий, и по пути мне то и дело попадались групки англичан, пьяно шатающиеся по улицам, скандирующие свои националистические лозунги до тех пор, пока не свалятся в изнеможении на землю. Я даже специально пошел за одной такой группой на какой-то площади. Площадь была большая, и я еще подумал, что вряд ли они дойдут до другого ее конца. Они балансировали на грани потери сознания. Обнявшись — скорее всего, чтобы не упасть — они пели «Правь, Британия!» Наконец один из них не удержался и упал. Упал, свернулся клубком и больше не двигался. Два других сделали то же самое. Трое остались стоять, но, видя, что делать им теперь тоже нечего, улеглись на мостовую и тоже заснули.
В городе наконец стало тихо. Повсюду можно было наблюдать тела английских суппортеров. В таинственном, отбрасывающем тени свете фонарей они казались мешками с тряпьем, брошенными где попало — на автобусных остановках, на лавках в парках, прямо на асфальте улиц и площадей.
Гримсби оставил мне свои телефон и адрес, но я с ним так и не связался. Не думаю, что дальнейшее общение с ним могло помочь обнаружить какие-то скрытые черты его характера. Вряд ли там таились сюрпризы. С Гримсби все ясно было и так.
Вот Диджей, думал я, явно другой, и с ним я старался поддерживать связь. Он дебютировал в роли фотографа — два его снимка напечатал идущий в гору американский еженедельник. В июле он пригласил меня отправиться на регату вместе с ним и его друзьями в Хенли-на-Темзе. Он заказал «крайслер» с водителем и шампанским в ведерке со льдом. В общем, Диджей и другие члены Inter City Finn возжелали прогуляться по сельской местности.
Однако в последний момент возникла проблема: Диджею пришлось срочно лететь в Грецию. Дела, причем неотложные. Улететь он должен был тем же вечером; он сказал, что может пообедать со мной по пути в аэропорт. Он мог потратить на меня полчаса. Дела оказались связаны с его друзьями, суппортерами «Вест Хэма» — у них были неприятности.
В следующий раз о Диджее я услышал от его отца. Это был мой первый разговор с ним; он думал, что поскольку я работаю с ним вместе, то смогу объяснить, как могло случиться, что Диджея арестовали в Греции как фальшивомонетчика.
Но объяснить я не мог. Я знал, что в этой среде постоянно крутились фальшивые деньги. Я слышал, что в Манчестере налажена целая мастерская, где печатают американские доллары — потом их передавали «друзьям» (практически всегда это были футбольные суппортеры), а те вывозили их за границу, где обменивали на настоящие. Однажды я даже видел такую купюру. Это была пятидесятидолларовая банкнота — на мой взгляд, она выглядела как любая другая. Если бы мне дали такую на сдачу, я ничего бы не заподозрил. Но когда рядом положили настоящую, отличие обнаружилось: поддельная была чуть-чуть толще.
Так или иначе, разузнать что-либо о судьбе Диджея мне было не под силу, хотя я и понимал, что дело серьезное. С ним вместе арестовали еще двоих: Мартина Роша и Эндрю Гросса, оба также были суппортерами «Вест Хэма». Эндрю Гросса арестовали первым. Накануне он поссорился с Рошем, а на следующее утро его поймали с поличным при попытке обменять фальшивую пятидесятидолларовую купюру. Он привел полицейских в номер Роша. Там же жил и Диджей. На улице, как раз под балконом их номера, полицейские обнаружили бумажник с фальшивыми деньгами. В гостиничном сейфе нашли еще один — в нем было десять тысяч фунтов греческими драхмами — а также два паспорта, один из них принадлежал Диджею.
Первое письмо от него я получил в конце июля. Оно было длинным, рассудительным и довольно веселым — как ни странно, в тюрьме Диджею понравилось, он быстро нашел себе место в тамошней системе координат. Он устроился поваром, наладил связи с местным супермаркетом и снова занялся своим «импорт-экспортом».
Несколько недель спустя я получил второе письмо. Следствие еще не закончилось, но Диджей надеялся выйти на свободу к матчу с «Миллуоллом» в октябре. «Это было бы здорово», писал он, вспоминая случай во время предыдущего матча, когда группа из двадцати человек в джинсах и кроссовках под видом болельщиков «Мил-луолла» спровоцировала суппортеров «Вест Хэма» на драку, а потом всех их арестовала. Он писал, что практикуется в французском, учит греческий и оттачивает кулинарное мастерство. В свой тюремный бизнес он уже вовлек охранников.
Но ситуация была не такой уж радужной. Вскоре после них по схожему обвинению арестовали троих египтян — тех взяли с поддельными американскими документами. Для их главаря прокурор потребовал пожизненного заключения.
Я настроился ехать на суд, но шли месяцы, а его все не было. Тогда я возобновил отношения с Томом Мелоди.
С Томом я познакомился год назад в Турции, во время отборочного матча чемпионата Европы. Ему принадлежал паб «Бридж» в Кройдоне, и четверо его постоянных клиентов, Дэйв, Марк, Гэри и Гарри, все — суппортеры «Челси», уговорили его отправиться вместе с ними в Турцию. Там с одним из парней, Гэри,
