– Когда живой, то много. Таких домиков штуки три – запросто. Он если разрастется, раскормится как следует, то может стать дылын, а это уже – десять домиков. Но надо ухаживать очень. Он просто так есть не хочет, аппетита нет. Видишь, и так уже какой круглый. И надо при этом соблюсти диету, чтобы зверек не страдать, не болеть живот, не получить ожирение. Это ж не гусь, чтобы фуагру делать. Он должен просто разрастись. Когда разрастается, он проявлять новые способности, мочь немного прыгать высоко, издавать другой звук. Когда он пищать «пи-пи», он тыгын, но когда делать «ой-ой», то уже практически дылын.
– А пищевая добавка какая-нибудь есть? Чтобы он быстрее рос?
– От добавка зверек болеть, умирать. Хороший хозяин знать, как кормить зверек. Плохой раскармливать искусственно, и зверек быть нитратный. В любом магазине его проверять, объявлять фальшивый, изымать и отправлять похудание. Правильно раскормленный зверек иметь большие печальные глазки, а неправильно – узенькие щелочки, как Ющенко после свой отравление.
– А. Понимаю. Они его тоже хотеть раскормить.
– Да, до размеров настоящий вождь. И он раскормился, но вот иметь глазки. Сразу ясно, что быть фальшивый дылын. Дылын – это и вождь по-нашему. И тысяча, и возглавляющий тысячу. По-моему, очень стройно, логично. Вождь как бы обозначать собою всю свою команду. А с этот тыгын я играть еще глубокое детство, золотая пора. Он мой сувенир, талисман, лежать самое дно. Обратить внимание, Москва, Россия такой зверек нет.
– Да. Он немного похож бобер, такой быть губитель здешние леса, грызец деревьев, строитель маленьких хаток. Но бобер не иметь рожки и такой пузо.
После чаю стало теплей. Катьку разморило. Кроме мяты, в заварке был странный привкус – что-то вроде душицы, пахучей и горькой.
– Чем завариваешь?
– Это наша травка, крын-тыкыс. Очень помогает, снимает усталость и вообще вкусная. Только мало осталось. Мне бы в принципе транспортник мог прийти, в конце декабря. Но если теперь все так срочно, никакого транспорта уже не будет, конечно.
– Игорь! А вот представь себе, что я на секунду поверила. И как мне тогда объяснить самой себе, что вы – могущественная цивилизация, которая может и чипы вшивать, и мента вербовать, и траву доставлять разведчику, – не отправите сюда гигантский десант, чтобы спасти по крайней мере всех детей?!
– Кать, у нас нет разницы между взрослым человеком и это… так сказать, детским. У вас если старик или ребенок – все, любые грехи списываются. А у нас не так, у нас ребенок наравне с родителями отвечает за все. И почему ребенок – если он, допустим, дурак и хулиган – более достоин спасения, чем, я не знаю, писатель? Профессор?
– Потому что дети лучше, – упрямо сказала Катька. – У тебя нет своих, а объяснить это нельзя.
– Чего объяснить нельзя, того не существует. У вас имманентные признаки в основе всего: чеченец, еврей, старый, больной… Надо же не по этим признакам оценивать.
– А по каким? Типа полезность для общества?
– И про полезность у вас неправильно. Кто полезный для общества? Стивен Хокинг? У нас таких полно, я тебе говорил. В любой матшколе. Бугай какой-нибудь, чтобы работать? У нас роботы работают. У нас кто хороший, тот и полезный, это же такая элементарщина.
– Ну ладно. Но ты же понимаешь, что если кто хороший… он не может просто так улететь и отобрать шестерых? Он же никогда себе не простит, всю жизнь будет думать, что взял не тех…
– Будет, конечно, – согласился Игорь. – Любой эвакуатор это знает. Ходит в храм, молится Аделаиде и Тылынгуну, грехи замаливает. А как иначе? Один Кракатук без греха, и то Аделаида его пилит все время. Когда она его пилит, гремит гром и сверкает молния. Потом Тылынгун плачет, наплачет миллиметров тридцать осадков, и родители мирятся.
– И ты молишься?
– А как же. И ты будешь молиться, кому сочтешь нужным. Никогда не знаешь, кого брать. Того? Этого? А всех нельзя, мать. У нас ракет столько нет, и пространства нет, и на другие планеты мы пока не научились переселять. В обозримом пространстве парсеков на тысячу у нас две жилые планеты, на другие скидывать бессмысленно. Подохнут все.
– А всех наших вы, значит, никак взять не можете?
– А на чем? Это представляешь сколько ракет? По-моему, проще уже вам самим договориться, чтобы не взаимоуничтожаться, – что ж вы не договоритесь-то? Вас переделывать бессмысленно, у вас планета чужая. Я тебе, помнишь, обещал рассказать? Вот у нас она своя, мы ее сами освоили, на ней родились. А вас сюда занесли, вы потомки ссыльных, вам тут ничто не родное. Чужой дом – он и есть чужой.
– Так, может… если нас всех вернуть на прекрасную Родину… мы не будем больше грешить?
– Некоторые не будут. А некоторые будут. Хватит, Кать. Мы никогда не заберем отсюда всех. Человека иногда выпускают из тюрьмы, особенно если он – ребенок, родившийся там от случайной связи. Но это же не повод всех выпускать, верно?
– Даже если тюрьма горит?
– А кто поджег, Кать? Я, может, или ты? Сами подожгли, никто не заставлял.
– Не знаю. Не могу. – После волшебной травы к ней в самом деле вернулись силы, она поднялась и заходила по веранде, – маленькая, решительная, руки в карманах. – Не понимаю я. Как это – брать на себя божественные полномочия?
– А Бог как берет?
– Он на то и Бог.
– Он тоже спасает, кого может. Не думай, что это какая-то особенная сущность. Проблемы те же самые.
– Знаешь, у нас апокриф есть. Изведение из ада. Богородица выводит каждого пятого. Еще стих такой был, не помню у кого.
