— Не уверена, — твердо говорит она. — Я уже не молодая. Если бы ты только знал… В течение этого лета я стала немолодой женщиной, лишенной иллюзий. Это грустно, но ничего не поделаешь. Единственное, что привязывает меня к жизни, это моя работа.
— Я тебе не верю, — говорю я. Сегодня я чувствую себя сильным. Вчерашний вечер и сон о Шуберте преобразили меня. Я опять обрел веру в то, что все можно начать с чистого листа, в то, что у меня есть новые возможности.
— Веришь или нет, это ничего не меняет.
— В таком случае, по тебе этого не заметно.
— Правда? — Она грустно улыбается. — Придется над этим поработать.
Через час мы идем по круто уходящей вверх Мелумвейен. Я несу маленький рюкзак, в нем лежит бутылка белого вина и два стакана. И еще плитка шоколада. Что думают встречные, те, которые знают нас обоих и смущенно здороваются с нами? Кто мы, мать и сын, двое друзей, объединенные общим горем? Может ли кто-нибудь принять нас за любовников, хотя между нами семнадцать лет разницы? Врач с социалистическими взглядами и смешной одинокий студент-пианист.
Эта мысль смущает меня. Наверное, главным образом потому, что я не могу до конца осознать эту разницу в возрасте. Особенно когда вижу Марианне. Даже ее походка напоминает мне об Ане. Но Марианне не назовешь юной и самоуверенной студенткой-пианисткой. Она опытный врач-гинеколог. Придерживается радикальных взглядов. Борется за право женщин на легальный аборт. Вдова. Потеряла дочь. Она пытается вернуться к жизни, и я, ее жилец, лишь один из инструментов, который она выбрала. Это налагает на меня особую ответственность. Я осторожно вхожу в ее мир, боясь что-нибудь уронить из-за своей импульсивности или неосторожности, из-за чувств, которые набегают на меня, как внезапные волны. Даже когда я вижу и сознаю ее возраст, я не перестаю думать о ней как о женщине, искать следы, которые могли бы привести меня обратно в мир Ани, где царят большие неодолимые чувства и где все может случиться.
Марианне замечает, что я думаю о чем-то, не имеющем к ней отношения, и чуть-чуть отстраняется от меня. Она держится так же робко, как держалась Аня, однако излучает силу. Мы идем к остановке трамвая, погруженные каждый в свои мысли, и вместе с тем помним о присутствии друг друга — немного странная пара. Наше молчание не так естественно, каким оно было недавно в тишине кухни. Но это длится до тех пор, пока мы не садимся в трамвай, чтобы проехать небольшое расстояние до Грини. Когда трамвай проезжает по мосту через Люсакерэльву, мы оба смотрим в одну и ту же сторону — на Татарскую горку, которая высится посреди реки, словно острый каменный нос. Марианне быстро пожимает мне руку, ибо знает, что сейчас я думаю о маме, о ее разжавшейся руке, которой она держалась за камень, о течении, подхватившем и понесшем ее к водопаду, об отце, успевшем ухватить маму, но выпустившем ее, потому что я крепко держал его, понимая, что уже поздно и что я не хочу, чтобы они погибли оба.
И все. Только короткое пожатие руки. Я с благодарностью смотрю на Марианне. И нам пора выходить.
Я украдкой поднимаю глаза на ярко-синее безоблачное сентябрьское небо.
К счастью, ястреба там нет.
Первые километры до Эстернванн мы идем молча. Иногда нам встречаются знакомые Марианне. Это относительно молодые люди, супружеские пары или пары, живущие в гражданском браке. Возможно, эти женщины были ее пациентками? И она советовала им сделать аборт? Просвещала их в важных вопросах секса? До сих пор я почти не думал, что ее работа очень важна, что она гинеколог, связанный с Союзом врачей-социалистов, что она нашла свой путь, она — радикал и оппозиционер, она каждый день принимает женщин, стоящих перед выбором, они тревожатся, радуются, не знают, что им выбрать, у них были важные личные причины прийти к ней, они чего-то боятся или на что-то надеются.
— О чем ты думаешь? — спрашивает она, когда мы поднимаемся по крутому склону от озера Эстернванн.
— О том, что я слишком мало знаю о твоей работе.
— Приятно, что ты это сознаешь, — говорит она. — Вы, парни, как правило, отделываетесь слишком легко.
— Ты имеешь в виду беременность?
— Да. — Она кивает. — Желанную и нежеланную. Когда Союз врачей-социалистов откроет в будущем году лекторий для сексуального просвещения, интересно будет посмотреть, сколько парней придет к нам. Но они должны прийти!
Я вдруг вспоминаю Аню, она многого не рассказала мне о своей матери. Не любила говорить о ней. Была папиной дочкой.
— Аня много знала о твоей работе?
— Мы с Бруром, оба, были членами Союза врачей-социалистов. Уже в самом названии союза кроется желание вести просветительскую работу. Ане волей-неволей приходилось быть в курсе наших дел. Разве она тебе ничего не говорила про мою работу?
— Мы больше говорили о музыке, — признаюсь я.
— Папина дочка, — трезво констатирует Марианне.
На дороге не так много гуляющих, как я опасался, может быть, потому, что сегодня суббота. Нас окружает красивый осенний лес.
— Наверное, сейчас самое время поговорить о важном? — спрашиваю я.
Она быстро пожимает и отпускает мою руку.
— Давай подождем, — просит она. — Это в любом случае причинит мне боль. Поговорим об этом, когда дойдем до вершины.
— Ты все еще считаешь, что нам надо об этом поговорить?
— Спасибо, что ты об этом подумал, Аксель. Да, думаю, надо. Ты был близким другом Ани. Ты ее любил. Она истаяла и умерла у тебя на глазах. Только не торопи меня, дай мне время. Дай вдохнуть свежего воздуха.
Мы поднимаемся по длинному склону и делаем вид, что просто гуляем. Но ведь мы не гуляем. Я замечаю, что Марианне запыхалась больше, чем я, она в плохой форме. Она останавливается на повороте, и я уже знаю, что ей надо.
Она сворачивает самокрутку. Я достаю спички и свои сигареты с фильтром. И мы оба закуриваем.
В это время возвращается ястреб. Высоко-высоко. У нас за спиной.
Но Марианне его не видит.
И мы идем дальше через лес. Проходим узкую тропинку в том месте, где дорога сворачивает налево. Я думаю обо всем, о чем мы говорили с Аней в прошлый раз, когда шли здесь, обо всем, что они с отцом держали в секрете. О стратегии, разработанной ими для ее карьеры. О том, чтобы она брала уроки у Сельмы Люнге. Чтобы никто не знал о ней, пока она вдруг не явится и, обойдя нас всех, выиграет Конкурс молодых пианистов.
Тогда было лето. Начало июня. Ане было шестнадцать лет. В воздухе витала надежда. Между мной и Марианне вдруг возникает что-то гнетущее. Я чувствую, как она напряжена. Мне не хочется торопить ее. Однако я целенаправленно веду ее на вершину Брюнколлен. Есть нечто, имеющее отношение к Ане и Бруру Скуугу, что мне необходимо узнать и постичь прежде, чем я смогу спокойно жить дальше. Марианне умна. Она знает, какие ходят слухи. У людей свое мнение о случившемся. Но никто не хочет говорить об этом. Не только мы с Ребеккой. Во всяком случае, по-настоящему. Разговоры об Ане и Бруре Скууге всегда гаснут сами собой, не успев начаться.
Мы подходим к кафе. На лужайке перед домом расположилась группа студентов. Как и в прошлый раз, я слышу их раньше, чем вижу. И сразу узнаю их. Те же самые студенты! Компания из Рёа! Они сидят перед кафе с бутылками пива и водкой. У них рюкзаки и спальные мешки, как и тогда. Их праздник в разгаре.
Я резко останавливаюсь.
