Река

возможность сделать легальный аборт. Комиссии, состоявшей из двух врачей, предоставлялось право решать, нанесет ли вынашивание и рождение ребенка вред здоровью женщины, учитывая «условия ее жизни и другие обстоятельства». Так это звучало. До этого в распоряжении женщин были только вязальные спицы, разные снадобья, бабки, ведьмы, опасные советы и сомнительные вмешательства. Ты много раз говорил, что я была слишком юной, когда родила Аню. И ты прав. В нашей части света женщина считается юной, если рожает в восемнадцать лет. Но это случается нередко, и ничего ненормального в этом нет. Другое дело, что тоже случается нередко и не считается ненормальным, когда еще более юные женщины, которые ничего не знают о половой жизни, беременеют от мужчин, не сознающих своей ответственности. Могу только представить себе, на что эти очаровательные юноши способны за нашей спиной, если допустили, чтобы их девушку постигло такое несчастье. Ты знаешь, что собой представляет шестнадцатилетняя женщина, Аксель, потому я и рассказываю тебе все это. Ты знаешь, какой взрослой была Аня или каким она была ребенком, когда вы встречались прошлым летом. Но Аня была сильная и умная. Она была зрелая. Я же, напротив, была незрелая шестнадцатилетняя девочка, забеременевшая от соседского парня. Это было еще до того, как я встретила Брура. Я только начала учиться в гимназии. Я не собиралась снимать с себя ответственность за случившееся. Но что, ты думаешь, я сделала? Думаешь, я пошла к родителям и, сияя от радости, сообщила им, что у меня будет ребенок? Нет, я впала в панику. Еще и теперь, двадцать лет спустя, я помню охватившее меня чувство беспросветного одиночества, пустоты и отчаяния. В моей семье все были такие успешные. Мне было всего четырнадцать лет, когда родители решили, что я должна стать врачом. Спорить было бы бесполезно. Да я и не спорила.

— Но ведь ты сильная? — осторожно вставляю я. — Ведь уже тогда ты должна была обладать хотя бы частью той силы, которую ты постоянно демонстрируешь передо мной.

— Какая там сила! Мое сознание пробудилось гораздо позже. А тогда я была смертельно напугана. Я никому не сказала о том, что со мной случилось. Даже маме, которой я, конечно, могла бы довериться. Я была в панике. Не могла рассуждать трезво. Я сидела дома, в своей комнате, и ковыряла себя вязальной спицей. Вечер за вечером. Хуже этого ничего нельзя было придумать. Не исключаю, что в этом был элемент самонаказания. Спицы должны были уколоть меня, причинить боль, убить что-то во мне. В конце концов, мне это удалось. У меня случился выкидыш, это произошло в маленькой уборной в цокольном этаже нашего дома. Перед зачетом по английскому. От боли я потеряла сознание. Меня заботило только, чтобы о моей тайне никто не узнал. Мне казалось, что моя жизнь кончена, не успев начаться. Я была готова умереть вместе со своим плодом. Я спустила воду и смыла то, что навсегда осталось стоять у меня перед глазами, что преследовало меня, где бы я ни находилась. Может, именно поэтому меня так волнуют проблемы абортов. Тот случай словно преследует меня всю жизнь.

— Как страшно! Значит, ты рано поняла, что хочешь быть гинекологом?

— Да, раз уже мне все равно суждено было стать врачом. Но когда я начала учиться, я еще не совсем ясно представляла себе свою цель. И к тому же у меня уже был ребенок.

Она протягивает мне пустой стакан, давая понять, что хочет еще вина. Сегодня она пьет за нас обоих, и я не протестую. Теперь она курит беспрерывно, такой нервозности у нее я еще не видел. Она говорит как будто в трансе, это монотонный монолог, хотя она все время помнит, что обращается ко мне.

— Но вскоре ты снова забеременела?

— Да, мне повезло. Пойми, Аксель, мне действительно повезло. Я считала, что моя жизнь разбита, что ее уже не наладить, ведь я думала, что нанесла себе необратимый вред. Может быть, я и сошлась с Бруром так рано, потому что хотела это проверить. В этом возрасте люди часто бывают на грани безумия, перемены слишком сильно на них действуют, временами человека может охватывать безудержная смелость или, наоборот, — разрушительная неуверенность. Да, разрушительная неуверенность иногда бывает непреодолима. И помни, что до времен хиппи было еще далеко. Рока еще не существовало. Подростки еще не совокуплялись с кем попало, как делает сегодня твое поколение. Брак был надежной крепостью, и все, что я испытала в те годы, было связано с чувством стыда. Выкидыш у меня был в 1951, в 1952 я встретила Брура. А в 1953 родила Аню. Как любовники мы с Бруром начали неудачно, хуже и быть не могло. Я забеременела с первого раза. Но для меня это было самое прекрасное, что со мною могло случиться, это что-то исправило во мне, дало мне возможность вернуться к жизни, перестать мучиться в одиночку своими мрачными мыслями. Ведь я была так же одинока, как была одинока Аня, пока ты не освободил ее от этого благодаря своему теплу и беспредельной преданности. Меня же от одиночества освободил Брур. Он явился как принц из счастливого сна — старше меня на семь лет, почти уже врач — и на вечере в Доврехаллен подарил мне свою любовь. Это был уже второй мужчина в моей жизни, хотя того соседского парня, который лишил меня девственности, едва ли можно считать мужчиной. Брур боготворил меня. Мне было трудно в это поверить. Моя самооценка была очень низкой. Я себя презирала. Мама с папой долго боялись за меня, но, к счастью, я сумела окончить гимназию, несмотря на беременность. И хотя в то время считалось позорным забеременеть так рано, нам с Бруром повезло, потому что наши родители придерживались относительно радикальных взглядов, были образованными и понимающими людьми. Моя мама, как ты, наверное, знаешь, известный психиатр, а папа занимал высокий выборный пост в Рабочей партии[7] и являлся не последним человеком в департаменте здравоохранения. Отец Брура — крупный промышленник, у него были тесные связи с Государственным советом. Поскольку мы сразу решили пожениться, не было ничего страшного в том, что я прятала под подвенечным платьем ребенка, которого еще даже не было видно. Брур по-рыцарски посватался ко мне в тот же вечер, когда я сказала ему о своей беременности. Он ничего не знал о вязальных спицах и о том, через что мне пришлось пройти. Он думал, что он у меня первый мужчина. И я безумно боялась, что он поймет, что со мной было раньше. Но, очевидно, я была такой неловкой, испуганной и робкой, что не разочаровала его представления о том, какой должна быть девственница.

Марианне задумывается. Я вижу, что солнце быстро склоняется к западу, и понимаю, что нам надо отправляться домой, пока не стемнело. Но и прерывать ее историю мне тоже не хочется. Будь что будет. У меня есть с собой карманный фонарик.

Марианне подозрительно на меня смотрит. Слежу ли я за ее рассказом? Интересно ли мне то, что она мне рассказывает? И снова пьет вино. Я жалею, что захватил только одну бутылку.

— Когда Брур захотел, чтобы я сделала аборт, я не поверила своим ушам. Он сказал, что у него есть хорошие связи. Никаких спиц. Никаких сомнительных средств. Есть врачи, с которыми можно связаться. Брур знал одного такого врача. Мы страшно поссорились. На этот раз я защищала себя, ибо была уверена, что еще один аборт будет роковой ошибкой. О том, что такое стать матерью, я представляла себе весьма туманно. И хотя Брур старался быть моей опорой в этом мире и позаботился, чтобы у нас была роскошная свадьба, — конечно, с помощью и его и моих родителей — я все равно знала, что он не хочет этого ребенка.

— Правда? Неужели он не хотел, чтобы ты родила ему ребенка?

— Вспомни, какой я была молодой, — говорит она и почти по-матерински гладит меня по щеке. — Да и ему было всего двадцать пять лет, он только-только начинал свою карьеру врача, в будущем нейрохирурга. Ему было приятно, что у меня в семье есть врач. Он хотел, чтобы мы вместе завоевали весь мир. Ему было трудно скрывать свое отчаяние в течение моей беременности, но он старался. А когда Аня родилась и он первый раз увидел ее, в нем словно что-то перевернулось, словно он во время этой первой встречи со своей дочерью уже любил ее больше всех на свете. И, как я тебе говорила, эта любовь была связана с больной совестью и раскаянием. Неужели он хотел лишить права на жизнь эту крохотную девочку?

Марианне погружается в воспоминания. В ней как будто все стихает. Но из кафе до нас доносятся громкие крики. Студенты давно забыли, что мы находимся поблизости. Они распевают свои пьяные песни. Их ждет долгая ночь. Их шутки пошлы. Один кричит другому: «Черт, какое холодное горлышко у этой бутылки!» И другой так же громко ему отвечает, сам в восторге от своего остроумия: «Невесте это не понравится!»

Вечер с Марианне Скууг. Сентябрь, суббота, мы с нею на Брюнколлен. Через час солнце сядет. Надо возвращаться домой. Мы сидим рядом на поваленном дереве, и мне до смерти хочется обнять ее, обнять