правда, все разъяснилось, но у меня осталось мерзкое чувство. Подозрение не снято. Вероятно, у твоего мужа был на меня некий компромат. Мне бы хотелось выяснить, какой именно.
– Зачем Глебу компромат на тебя? Валере – да, он действительно нужен. По должности, так сказать. Но Глеб этими вещами никогда не баловался. Другое дело, к нему что-то могло попасть случайно. Погоди, ты сказал, тема кино возникла дважды. Первый раз в связи с «Ассоциацией», а второй?
– В связи с девочками.
– Та-ак. – Катя откинулась на спинку кресла. – Кино и девочки сразу навевают воспоминания о министре юстиции в сауне, с девочками. Ты меня прости, Егор, я задам грубый вопрос. Могли про тебя снять такое же кино скрытой камерой? И могла Света Петрова быть как-то причастна к этому?
Баринов побледнел, потом покраснел. Лицо его пошло пятнами. Он долго молчал, глядя мимо Кати какими-то полубезумными глазами, и наконец произнес хрипло:
– Водички дай попить.
Катя отправилась на кухню. Минеральной воды не было, она налила ему апельсинового сока. Он осушил стакан залпом и наконец произнес еле слышно:
– Дурак… какой же я дурак… почему мне сразу это не пришло в голову?
– Прости, что именно?
– То самое. Ты, вероятно, попала в яблочко. Светлана действительно поставляла мне девочек. И я иногда возил их на дачу к Коржу. Ты знаешь, кто такой был Корж?
– Что-то знакомое. Напомни.
– Крестный отец Лунька, вор в законе. Его убили, и Лунек стал одним из главных наследников. Ну конечно, меня могли там заснять, запросто могли. Корж не упустил бы такую возможность…
– Значит, Валера заподозрил тебя потому, что кассета могла попасть к Глебу, – задумчиво произнесла Катя, – но как? И зачем это понадобилось Глебу? Ему не нужен был компромат на тебя. Это не его дело. Лунек отдал на хранение? Чушь… Глеб мог узнать об этом случайно, мог заинтересоваться. Почему?
– Может, он был знаком со Светой?
– А что за девочек она тебе поставляла? – ответила Катя вопросом на вопрос.
– Разных, – пробормотал он, не поднимая глаз, – я их не помню. Ты знаешь, где твой муж мог хранить такую кассету?
– Ты хочешь, чтобы я перерыла весь дом? Не вижу смысла. Вряд ли это единственная копия.
– И все-таки я должен знать точно, существует она или нет. Надеюсь, не надо объяснять, насколько это серьезно для меня.
– Не надо, – слабо улыбнулась Катя, – я понимаю. Езжай домой, Егор, уже поздно. Если я найду, сразу позвоню тебе.
– И если не найдешь – тоже позвони. – Он тяжело поднялся, направился в прихожую.
Глава 29
Оставшись одна, Катя несколько минут сидела в кресле, вытянув ноги, закрыв глаза, и старалась ни о чем не думать. Странно, всего лишь половина одиннадцатого. Кажется, уже глубокая ночь. Она страшно устала, был сумасшедший, бесконечный день, хотелось встать под горячий душ, потом выпить чаю, залезть в постель, свернуться калачиком, проспать до утра, крепко, чтобы ничего не снилось.
Какое счастье, что она не осталась тогда в маленькой одинокой гостинице, в кратере вулкана на Тенерифе, не купилась на все эти жалобы, вздохи, жаркий шепот в лицо, не поддалась искушению, легкой минутной вспышке ностальгии по той красивой любви, которой на самом деле не было вовсе.
Выдумала она себе Егора Баринова в двадцать лет, сочинила от избытка юных чувств. А этот трусоватый дядька, подлец, мелкий пакостник, вообще ни при чем.
Зазвонил телефон, она вздрогнула, открыла глаза, взяла трубку и услышала голос Паши Дубровина:
– Катюша, это я. Как ты себя чувствуешь?
– Все нормально, спасибо.
– Ну я ведь слышу, что не совсем нормально. Есть какие-нибудь новости? Сюрпризы?
– Есть и новости, и сюрпризы. Но это не телефонный разговор.
– Может, мне приехать? – осторожно спросил он.
– Нет. Мы завтра обязательно увидимся, а сейчас я очень устала.
– Знаешь, я, кажется, все понял. Кое-что не сходится пока, но в целом…
– Пашенька, давай завтра. Сейчас сил нет, честное слово. Ты прости меня, я позвоню тебе утром, как только проснусь. Ты будешь дома?
– Я буду дома, никуда не уйду, пока ты не позвонишь. Спи спокойно. Тебе действительно надо хорошенько выспаться.
Положив трубку, она резко встала с кресла, передернула плечами, стряхивая сонное тупое оцепенение, и направилась в кабинет Глеба.
Сказав Баринову, что придется перерыть весь дом в поисках кассеты, она преувеличила. На самом деле достаточно просто открыть маленький кабинетный сейф, спрятанный в одной из секций книжного шкафа. По-хорошему, это давно надо было сделать – разобраться в бумагах, привести все в порядок. Однако руки не доходили.
Глеб много раз открывал при ней этот сейф, никаких особенных секретов там не было. Она знала, что Глеб хранил там банковские документы, иногда деньги. Когда в доме собиралось слишком много народу, он прятал туда шкатулку с драгоценностями Катиной прабабушки. Не такие уж это были серьезные бриллианты, и чрезмерной подозрительностью Глеб не страдал, однако шкатулку спрятать не забывал – от греха подальше.
Сейф был с простым кодовым замком. Внизу, на дне, имелся маленький ящик, который Глеб при Кате никогда не открывал. Он был вмонтирован так хитро, что сразу не заметишь.
В сейфе оказалась папка с бумагами, небольшая пачка долларов и Катина шкатулка. Она так и осталась там после очередных гостей. Именно в ней лежал магнитный ключ от потайного ящичка.
Ящик тихонько звякнул и выдвинулся автоматически. Там лежала обыкновенная видеокассета в черной пластиковой коробке, без всяких надписей и наклеек.
Изображение было нечетким. Сначала Катя увидела только три смутных силуэта в дымке, потом стало ясно, что это голые тела – два женских, одно мужское. Плеск воды в бассейне, хриплый русалочий смех, глухое постанывание. Уже через минуту Катя узнала Егора Баринова. Его специально взяли крупным планом. Две девочки были видны смутно, они явно не интересовали оператора. Но вот отчетливо мелькнул знакомый профиль. Света Петрова, полная, белокожая, с роскошной высокой грудью. Лицо второй красотки все никак не попадало в кадр.
Худенькая, длинноногая, совсем юная. Что-то очень знакомое. Длинные мокрые волосы закрывают лицо. Они кажутся темно-каштановыми, но у мокрых волос меняется цвет. Короткий крупный план. Всего доля секунды. Тонкая рука откидывает мокрую прядь.
Катя нажала кнопку на пульте. Кадр замер. Прямо на Катю глядели красивые зеленые глаза Маргоши Крестовской.
Все. Можно выключать видик. Дальше такая пакостная порнуха, что тошнит.
Катя вытащила кассету, убрала ее назад, в коробку. Что теперь? Звонить завтра утром следователю Чернову в прокуратуру? Лунек ее за это убьет, в самом прямом смысле. Конечно, кассета – один из крючков, на котором он держит Баринова. Тащить такое в прокуратуру – самоубийство.
Надо звонить Луньку и возвращать ему порнушку государственного значения прямо в руки. Не Катино это дело, пусть он сам разбирается. Только надо поставить условие: пусть через свои каналы сделает так, чтобы сразу освободили Ольгу Гуськову. Он сумеет, у него достаточно связей.
А Глеб, оказывается, недооценил Маргошу, при всей своей упорной неприязни к ней. Неприязнь – это мягко сказано. Он с самого начала не мог спокойно о ней говорить, не стеснялся называть «щукой» и «тварью» даже при отце.
Катя ясно вспомнила, как на дне рождения Калашникова-старшего, чуть меньше месяца назад, случайно услышала обрывок разговора на кухне:
– Глеб, ну я же не просила, он сам настоял, – вполголоса, почти шепотом, говорила Маргоша, – просто он любит меня. И вообще ты прости, конечно, но это не твое дело.
