Петербургские письма

повелителю, пере­менились. Еще вчера за ужином у Императрицы ³ со мною весьма милостиво разговаривали. Но что такое чувства в политике!

Ежели меня примут в Париже, то будет легко устранить сие новое затруднение, связанное с вербовкой на военную службу, ибо подобное намерение никак не принадлежит ни Королю, ни министерству и к тому же вполне в правилах законной войны; но я имею и другие предметы для разговора. Впрочем, по всей оче­ видности, меня не захотят слушать. В остальном же чем более размышляю я о сути дела, тем менее раскаиваюсь в принятых решениях. Сия Революция, свидетелями коей мы являемся, есть, бесспорно, одна из самых ужасных и наиболее глубоких, а следо­вательно, и самых долгих, которые когда-либо поражали челове­чество. По моему мнению, она еще только начинается. <• .)

Вь:, конечно, уже знаете, как обращается французский Им­ператор с русским послом (графом Толстым, лично мне извест­ным). «Мюрат, во что вам обошелся дворец на улице Черет- ти?» — «400.000 франков». — «Но я говорю не только о стенах, а про весь дворец со всей обстановкой, мебелью посудой и про­чим».— «Тогда он стоил мне миллион». — «Превосходно, завтра вам заплатят эти деньги; теперь это будет дом русского посоль­ства» и т. д. и т. д. Мы ожидали здесь Лафоре⁴, но оказалось, что едет Коленкур ⁵. Ему назначено 500.000 франков содержания, и, кроме сего, Император купит для него дом, так что нам пред­стоит увидеть изрядный шум и блеск.

Не говоря о всех возможных потрясениях, я вижу еще два почти неизбежных: одно в Австрии и второе где-то в другом ме­сте. У нас перемены следуют с необычайной быстротою. Теперь Его Величество получит от здешнего двора лишь две трети из назначенных ему субсидий; не знаю уж, где будет конец сему злу. Война с Англией совершенно противна национальному чув­ству, недовольство ею здесь всеобщее. Полагаю, и австрийцам она не понравится, хотя не принесет им столько зла, сколько русско­му народу. А в конечном счете, г-н Кавалер, куда ни посмот­ришь, повсюду гибель и несчастия. <. .)

1 Имеются в виду пьемонтцы, служившие во французской армии.

2 Давико — кавалер. Пьемонтский офицер-эмигрант на русской службе.

3 Елизавета Алексеевна (1779—1826)—российская императрица. Жена Александра I (с 1793). Урожденная принцесса Луиза Мария Августа Баден- Дурлахская.

4 Лафоре, Антуан Рене Шарль Матюре, де (1756—1848) — граф. Француз­ский дипломат. Участвовал в заключении Люневильского мира (1801). Пред- стави?ель при Имперском Сейме в Регенсбурге. Посланник в Берлине.

5 Коленкур, Арман Огюстен Луи, де (1772—1827)—граф, герцог Виченц- ский. Французский государственный деятель. Отличился в революционных вой­нах. Посол в С.-Петербурге (1807 —1811). Старался предотвратить разрыв России и Франции. В 1812 г. в Великой Армии. Участвовал в переговорах с со­юзниками. Министр иностранных дел (1813), оставался на этом же посту во время Ста Дней. После Реставрации лишен всех званий. «Коленкур, которого Местр встречал у Чичагова, отнес его сразу к врагам, считал его и Серра- Каприолу «главными агентами Англии» и учинил за ними секретный надзор» (Степанов М. Жозеф де Местр в России.//Литературное наследство. Т. 29 —30. С. 594).

68. КАВАЛЕРУ де РОССИ

6 (18) ДЕКАБРЯ 1807 г.

<. .) Что впереди? Я ничего не знаю. Поеду ли я? ¹ Иногда говорю себе: да, иногда — нет. То все это кажется мне легким, то ¦совершенно невозможным. Я вишу в воздухе, как гроб Магоме­та ², и уже изрядно истомлен ожиданием.

Несколько месяцев назад я писал вам о пьемонтском солда­те, дезертировавшем из французской армии и представившемся Императору, который посадил его в свою коляску. Солдат сей не просчитался: то ли он чем-то заинтересовал Императора, то ли Государь пожелал вознаградить его душевный порыв, но он сде­ лал его доверенным слугой; теперь счастливчик живет во дворце на всем готовом и получает еще 500 рублей на развлечения. Как всегда и везде, удача идет к удаче! Сего молодого человека зо­вут Мордильо ³, он хорош собой, но в остальном не имеет в себе ничего выдающегося. <. .)

Осталось два или три раза по двадцать четыре часа, и меня ожидает нечто из ряда вон выходящее, ибо я должен получить или не получить уведомление от французского посла. Я готов ко всему, даже к приказанию возвратиться во Францию, как под­данный Императора Французов. Ежели случится сие несчастие, прошу вас иметь в виду:

1. что ко времени знаменитой амнистии, дарованной всем эми­грантам при условии возвращения, отказа от иностранной служ­бы, принятия присяги и т. д., я единственный из всей компании письменно заявил, что прошу не числить меня в сем списке, ибо, не являясь французом, не желая быть им и никогда не быв, по возвращении во Францию буду лишь ненавидеть ее правитель­ство;

2. что в ответ на необычную сию декларацию французскому правительству по причинам для меня непостижимым заблагорас­судилось исключить меня из списка эмигрантов, дозволить оста­ваться на службе Его Величества и в то же время числить меня французом; таковое беспримерное решение никто не мог предви­деть;

3. Что, имея в своем портфеле сей декрет и будучи неодно­кратно предупрежден особами, принимающими во мне участие, о предполагаемом удалении моем от Его Величества, я всегда заявлял, что роль иностранца на его службе неприятна мне свы­ше всякой меры и я не желал бы ничего лучшего, чем на свой страх и риск сделаться сардинцем.

Посему, г-н Кавалер, в любом случае не нарушил я самых строгих правил чести и порядочности. Желательно постоянно помнись о всех сих обстоятельствах, хотя, быть может, случится и совершенно противное всем нашим предположениям. В моем возрасте я должен знать свою звезду; она все время вела меня одинокой и неведомой мне дорогою, и оставалось лишь удивлять­ся, к чему все это приводило. Может быть, то же будет и при сей достопамятной оказии; могу лишь уверить вас, что, спрашивая себя, какой ответ мне желателен: да или нет, я никак не могу ответить на этот вопрос. В сих обстоятельствах противу меня весьма сильно играет то, что Бонапарте получит мою просьбу во время своей поездки в Италию. Он спросит обо мне в Пьемонте, и Бог знает, что из этого последует! Но кости уже брошены, и скоро мы увидим, каков жребий.

Полагаю, нет надобности говорить вам о той печали, каковую испытываем мы по причине прискорбных известий из Испании. От Архангельска до Кадикса должно воспоследовать изъявление суда Божьего. Заблуждения XVIII столетия велики, но и наказа­ны они жестоко. Горе всем свидетелям сих великих революций.

Вы, верно, прежде меня узнали, что русская эскадра силою в тринадцать линейных кораблей, ничего не подозревая, спокой­но встала на якорь у Гибралтара. Также оставшийся в неведении адмирал Руссель ⁴ сопровождал ее при выходе из сего порта. Вы спросите меня, почему же они ничего не знали. .? Прошу вас, не продолжайте, мне нечего ответить вам. Теперь эскадра движется прямо к Ла- Маншу, как рыба в невод, и кто знает, не войдет ли она в Плимутскую гавань, салютуя изо всех пушек? А если ка­кой-нибудь быстроходный корвет упредит ее обо всем происшед­шем, то надобно будет ей искать убежища в одном из испанских или французских портов, где она окажется во власти того, кому прежде всего прочего надобны теперь корабли; в любом случае я почитаю ее потерянной для России. Адмирал Сенявин как раз тот человек, который, будучи атакованным, способен совершенно понапрасну дать растереть себя в порошок. <. .)

Если я не писал ничего в последних моих письмах о Швеции, то лишь за отсутствием каких-либо известий оттуда. Вы знаете, все ей угрожают, и в Финляндию вступил уже весьма большой корпус. Однако пока не открылось никаких действий, а Импера­тор очень хорош со шведским послом. Беда в том, что Монарх сей ⁵, пользующийся столь большим уважением и вполне сего до­ стойный, не завоевал любовь собственного своего народа. Из че­тырех сословий три противу него, и, как говорят, за него лишь крестьяне.

Генерал-интендант князь Волконский⁶, один из самых бога­тых вельмож (по крайней мере, по жене своей), отставлен, так же как и подчиненный ему генерал Обресков ⁷, вследствие огром­ных злоупотреблений, открывшихся в снабжении провиантом за последнюю кампанию, каковые были главною причиною плачев­ного ее исхода. Князь купил здесь дворец и изрядно украсил оный. Император предложил ему продать его со всею обстанов­кою французскому послу. Говорят,