Петербургские письма

цену людям, упразднила смертную казнь, но я полагаю, сие было ошибкою, несмотря на приводимые здесь резоны, оправдывающие таковое ложное чело­веколюбие.

Кроме сих нравственных причин, распространяться о коих было бы для меня весьма тягостно, есть еще одна, которая на первый взгляд кажется чем-то несусветно смехотворным, но на самом деле стоит в ряду наиболее вредоносных: это германофиль­ство и военный педантизм, каковые повсюду (а здесь особенно) влекут за собой изничтожение воинского духа. Представьте себе, г-н Кавалер, что во всем свете нет ничего более различного, не­жели немец и русский. Сему последнему ненавистны всякие пра­вила и всякий порядок, возведенные в степень закона. Это каче­ство надобно признать, если хочешь править Россией. Фрид­рих II заморочил голову Петру III⁵, который стал обезьянски подражать ему. Сей злокозненный прусский дух погубил двух императоров, но жив и до сих пор. Русский одевался в свои на­циональные одежды и в них же прославился. Он носил короткие волосы, движения его были исполнены достоинства. Вместо сего теперь затягивают его во фрак, а вернее сказать, запирают в фут­ляр, который не дает пошевелиться. Над нынешними русскими панталонами смеется вся Европа. Солдат напудрен, напомажен, иногда ему приходится бодрствовать по ночам, дабы не растре­паться к утру; он изнурен учениями и множеством придирок, от­чего делается непохожим на самого себя. Все русские офицеры, с которыми я разговаривал, в один голос говорят, что с военным делом покончено.

Петр I[45] совершенно не понимал свой народ, полагая, будто из него можно сделать все, что захочешь. Он ошибся, ибо слиш­ком спешил и, как мне кажется, взялся не с того конца. Сейчас я вижу тысячу признаков разрушения. Если и есть средства про- тиву сего, то как их узнать? А узнав, как сделать, чтобы тебе поверили? И даже в этом случае, как привести их в исполнение? Получается, что задача сия должна быть зачислена в разряд не­исполнимых.

На сих словах, к великому моему изумлению, я был прерван вызовом завтра к министру, а посему откладываю перо, испол­ненный чувств, о коих вы и сами можете догадаться.

10(22) августа. — Надобно собрать все силы, г-н Кавалер. Наш дражайший и августейший повелитель предан, совершенно предан: случилось то, что представлялось мне невозможным⁷ Вчера отправился я к министру[46]. Он кинулся мне на шею: «О! Как я рад вас видеть!» Никогда я еще не был столь облас­кан и не испытывал большей горечи. Лицо его было искажено, мы стали говорить о деле. «Так вы ничего не хотите мне сказать, г-н Генерал?» — «Абсолютно ничего: ведь вы, конечно, уже проч­ли трактат?» — «Да, г-н Генерал, я прочел, что Неаполитанский король стал королем Сицилии [47]; по меньшей мере, здесь есть уве­домление, хотя и в косвенной форме». — «Полноте, Король Сар­динии^ это Король Сардинии». Он умолк, потом с откровенно- стию изложил состояние дел и сказал, что Император начал вой­ну ради своих друзей, но, будучи всеми покинут, закончил ее ра­ди собственного спасения. Я полагаю, что после сражения при Фридланде Бонапарте мог идти на Петербург через Ливонию, где его ждали все крестьяне. Император увидел перед собою раз­верзшуюся пропасть и подписал самый позорный мир. <. .) от дел. Оставил богатое книжное собрание, легшее в основу библиотеки Ру- мянцевского музея (ныне Российская государственная библиотека).

⁹ Неаполитанский король стал королем Сицилии — имеется в виду Ферди­нанд IV (1751—1825), король Неаполя (с 1759). Примкнул к Третьей Коали­ции против Франции (1805). 27 декабря 1805 г. Наполеон провозгласил, что «династия Бурбонов перестала царствовать в Неаполе». Французские войска под командованием Жозефа Бонапарта и Массены 15 февраля 1806 г. заняли столицу. Король бежал на Сицилию и оставался там под защитой английского флота до падения Наполеона. В 1816 г. принял титул короля Обеих Сицилий под именем Фердинанда I.

65. КАВАЛЕРУ де РОССИ

20 ОКТЯБРЯ (1 НОЯБРЯ) 1807 г.

<. .) На тот случай, ежели случится со мной какое-либо не­счастье, я прошу Его Величество предпринять усилия, дабы от­править сюда жену мою и двух дочерей. Они натурализуются здесь и будут жить, плохо ли, хорошо ли, с моим братом и моим сыном.

За сего последнего в таковом случае я чрезвычайно боюсь. Ведь в Петербурге гвардейского офицера освищут, и он будет принужден выйти из службы, если выедет в экипаже об одной ло­шади. <...)

66. ГРАФУ де ФРОНУ

30 ОКТЯБРЯ (11 НОЯБРЯ) 1807 г.

<. .) Мир перевернулся, г-н Граф, и тому, кто поработил его,, нет еще и сорока лет. Мы лишились всех наших опор. Что делать? Что впереди? Было бы величайшим счастием, когда бы Его Ве­личество смог достичь хотя бы терпимого положения. <...) Если вы узнаете, что я в Париже, то весьма важно, граф, дабы вы в точ­ности понимали положение дел. Я написал, что весьма желал бы сообщить Императору Французов некоторые мысли, относящиеся к интересам моего Государя, и если он соизволит выслушать ме­ня, не прибегая к посредству какого-либо министра, я приеду в Париж как частное лицо и, следовательно, безо всякой защиты,, полностью доверяясь его воле. Более того, я заверил честным сло­вом, что Король, мой повелитель, ничего не знает о моем намере­нии, и для сей поездки мне достаточно лишь апробации Его Импе­раторского Величества, коему Его Сардинское Величество без­гранично верит. Как видите, Граф, здесь ничто не компрометирует Короля. А в качестве посланника меня никогда не приняли бы, как Ваше Превосходительство могло убедиться на примере маркиза Сен-МарсанаПолучив отказ, я буду оскорблен ничуть не более сего превосходного человека. А если окажется возмож­ным.хоть какое-то возмещение, тогда я отправлюсь на Сардинию, чтобы сообщить об этом Его Величеству. В противном же случае поеду в Турин повидать жену и обеих моих дочерей, особливо младшую, которой пошел четырнадцатый год и которую я ни­когда не видел. Засим вернусь сюда с еще большим чувством го­речи после расставания, нежели радости от встречи, ибо, вполне возможно, это будет последнее наше свидание. Мне уже пятьде- ¦сят четвертый год, а я не могу содержать здесь жену, и придется возвращаться одному. Когда все это кончится? Ах, г-н Граф, ка­кое печальное положение! Но чтобы хоть сколько-нибудь приме­ниться к нему, надобно вспомнить о нашем Короле. <. .)

Маркиз Сен-Марсан, Антуан Мари Филипп Асинари, де (1761—1842) — сардинский политический деятель и дипломат. В бытность военным и морским министром вынужден был в 1798 г. подписать конвенцию, по которой город и крепость Турин были отданы французам. Через несколько лет перешел на французскую службу и был назначен послом в Берлин (1809). После падения Наполеона назначен союзниками председателем временного правительства в Турине. Участник Венского Конгресса. Министр иностранных дел (1814). Во­енный и морской министр (1817). Председатель Совета Министров (1818). В 1821 г. в отставке.

67. КАВАЛЕРУ де РОССИ

26 НОЯБРЯ (8 ДЕКАБРЯ) 1807 г.

<. .) Я сообщал уже вам про добрые намерения Его Импе­раторского Величества относительно Короля, нашего повелителя. С тех пор, как писал я о делах касательно приема в службу пьемонтцев мне довелось видеться с кавалером Давико ², коему сие поручено; ходили слухи о его смерти, но на самом деле лож­ные. Он сказал мне, что пьемонтцы достаточно снабжены всем необходимым; а когда заговорил он с ними по-пьемонтски, они беспрепятственно подпустили его и приняли письмо прямо из рук. Весь этот авангард на следующее же утро дезертировал в чис­ле около 300 человек. Намерения Его Императорского Величе­ства самые благородные, ибо хотя он и платит сим пьемонтцам, но приняты они в службу от имени Его Величества, имеют коро­левскую кокарду на киверах, и мундиры у них не русские. К не­счастью, все это получило дурной оборот. Копии писем попали к французам, и Бонапарте сразу же приказал расстреливать на месте всякого захваченного пьемонтского эмигранта; кроме того, он раскассировал пьемонтскую дивизию (тридцать первую) и, не­сомненно, еще не раз выкажет пьемонтцам свое неудовольствие. Такова, г-н Кавалер, неизбежная судьба. Каждый шаг народов в пользу прежнего своего монарха приносит им лишь несчастья. Не сомневаюсь, злоба Бонапарте противу Его Величества теперь удвоилась. Уже давно сказал он графу Мерфельдту, что во всем свете у него (у Бонапарте) нет большего личного врага, нежели король Сардинии. Здесь он теперь хозяин не меньше, чем в Па­риже; ежели взойдет ему вдруг в голову уничтожить мою миссию и заставить Императора не признавать более нашего Короля, то, я убежден, достаточно будет лишь одного слова.,Это не означает, что чувства Его Величества к Королю, нашему