декрет, которым- он пять лет назад объявил меня французом с разрешением служить Королю Сардинии сколько мне заблагорассудится— дело совершенно небывалое. Товарищ министра граф Салтыков 2 немало сему дивился. Я сказал, что и сам не постигаю, как сие могло произойти, но можно из оного заключить об отсутствии у Бонапарте нарочитой противу меня неприязни, и ежели могу я быть полезен Его Величеству для каких-либо переговоров, то всегда к сему готов. И вправду, г-н Кавалер, я не прочь повидать сего Тамерлана3, перед которым не испытываю ни малейшего страха. Припоминаю, как при проезде моем через Неаполь в 1802 г. Алькье4 с большой живостью говорил мне: «Граф, что вы будете делать в Петербурге? Поезжайте в Париж и выскажите Первому Консулу свои идеи, о Которых он никогда не слыхивал». Может быть, это заблуждение, но мне кажется, что ежели я мог бы хоть раз поговорить с сим великим ниспровергателем империй, то поведал бы ему кое-что, запавшее бы ему в память. <. .)
2
3
4
60. ГРАФУ д'АВРЕ
12 (24) ИЮЛЯ 1807 г.
<. .) С тех пор, как начал я мыслить, у меня было особливое отвращение к Фридриху IIкоторого обезумевший век поспешил наречь
Вы уже знаете, г-н Граф, как производилось в сию кампанию доставление провианта. Об этом можно говорить совершенно открыто, ибо сам Государь издал касательно сего нарочитый указ. Подумайте только об этих доблестных русских, которые сражаются за вас, за меня, за всех честных людей и которых морят голодом ради наживы; воистину, навряд ли даже отцеубийство хуже сего преступления. Но, как видите, все было противу нас: натуральный авантаж узурпатора, недостача провианта и численное превосходство неприятеля. <. .)
1
2
61. ГРАФУ ФЕДОРУ ГОЛОВКИНУ
16 (28) ИЮЛЯ 1807 г.
81 |
С величайшей признательностию читал я, Граф, пространное и успокоительное письмо ваше от 4 (16) сего месяца. Благодар-
6 Заказ № 82
ствуйте за все комплименты и утешения, в нем содержащиеся. Но ежели начинать с собственных моих дел, то все говорит мне о их безнадежности. Когда в 1792 году французы вторглись в Савойю, и я перешел за Альпы, дабы разделить участь моегео Короля, то сказал верной сопутнице всех добрых и дурных моих превратностей: «Любезная подруга, сегодня преступаем мы за черту, откуда нет возврата. Судьба наша окончательно решена». Потом довелось мне, благодаря романтическому приключению, снова побывать в Савойе и вблизи увидеть французскую революцию, которую я еще более возненавидел. По другую сторону границы, в Лозанне, имущество мое было конфисковано; с тех пор надежда по временам улыбалась мне, но лишь как проблеск молнии среди ночи; положение же мое лишь ухудшалось. Удары преследовали меня в Савойе, в Швейцарии, в Пьемонте, в Венеции и, наконец, в России. После битвы при Фридланде для меня не осталось никакой надежды. Потеряно все: отечество, состояние, семья и даже монарх. Что станет со мною теперь, Граф? Фортуна— это женщина, и она любит лишь молодых. А ей известно, что мне уже пятьдесят три года. Зачем же связываться со мною? Она не так глупа. Впрочем, не думайте, будто я совсем пал духом. <. .) И не то чтобы я все совершенно забыл — это, конечно, слишком, однако стараюсь поменьше вспоминать и не ввергать себя в душевное смятение. На свете есть только две воистину существенных вещи: угрызения совести и болезнь; все остальное относится к сфере идей. Я вполне здоров, мне не в чем укорять себя, и я могу стоять с поднятой головой. Ежели понадобилось бы начать все сначала, я ничего не изменил бы. Самое горькое для меня— это удаление от любезного моего семейства без какой-либо надежды видеть их у себя или же самому возвратиться к ним. В столь жестоком положении наука для меня есть то же, что опиум для людей Востока: она так же опьяняет мою голову, не принося, однако, вреда. <. .)
Во французской публикации в качестве адресата этого письма ошибочно указан граф Диодати.