Петербургские письма

о сих великих событиях, однако же у меня нет в том ни малейшего интереса, и ежели Его Величеству удобнее получать выжимки из здешних газет, то я жду лишь одного вашего слова, дабы удовлетворить такому желанию. <...)

97

Спросите самого себя, г-н Кавалер, почему я так несчастен и недоволен на службе столь доброго, столь великого и столь щед­рого монарха, как Его Величество? Спросите далее, почему Го­сударь, блистающий всеми сими качествами, мог не только ре­шиться, но даже получать удовольствие от унижения и подталки­ вания к неповиновению человека, который столь страстно предан ему, как я? Вы не отыщете иного ответа кроме того, что над де­лами человеческими тяготеет проклятие и они не могут идти доб­рым путем. Дайте мне обратное сему доказательство, каковое за­висит лишь от вас, а в ожидании сего примите, г-н Кавалер, уве­рения в почтительнейшей моей преданности и пр.

7 Заказ № 82

¹ Бустори — неустановленное лицо.

³ Торлонья — неустановленное лицо.

72. КАВАЛЕРУ де РОССИ

20 ЯНВАРЯ (1 ФЕВРАЛЯ) 1808 г.

<...) Внезапно, как из-под земли, возник здесь генерал Арак­чеев бывший петербургским губернатором прежде достопамят­ного Палена² и сделанный некоторое время назад артиллерий­ским генералом. О сем последнем обстоятельстве говорят разное, но, ежели верить людям осведомленным, вряд ли умеет он на­вести пушку. На прежнем своем месте сей человек приводил в трепет всю Россию. <. .) После того, как он возвысился, навел я о нем более верные справки. Оказалось, что он жесток и не­ уступчив, но назвать его злым нет оснований. При Павле I пре­терпел он наряду со всеми обычные тогда превратности: милости и опалы. Его то удаляли, то призывали вновь. По капризу импе­ратора он был выслан в конце царствования и по капризу же возвращен в Санкт-Петербург, куда прибыл 11 марта 1802 г³. Ловкий Пален воспользовался сим обстоятельством и внушил своей шайке, которая уже засучила рукава, будто Аракчеев явил­ся к ним на помощь, что, конечно, было совершенно противупо- ложно истине. Он отнюдь не входил в сей омерзительный заговор, на который, впрочем, здесь смотрят совсем не нашими европей­скими глазами, в чем я уже имел тысячу возможностей удостове­риться. И вот, г-н Кавалер, сей примечательный персонаж сделан военным министром, облеченным неслыханной еще при тепереш­нем Государе властью. Он назначил себя генерал-инспектором ар­мии и сразу же беспощадно стал пользоваться правами сего по­ложения. Великий Князь Константин, шеф кавалерии, пытался противиться, но принужден был уступить. Сей Принц, благодаря своим заслугам, военным познаниям и высокому происхождению, благополучно дослужился до генерал-лейтенанта, что, однако, весьма далеко от генерал- аншефа и главного инспектора всей ар­мии. Посему г-н Аракчеев без дальнейших церемоний объявил Его Императорскому Высочеству: «Завтра прибываю на смотр двух ваших полков, позаботьтесь, чтобы все было в порядке». На следующий день Принц явился к своему начальнику, но тот до­стал часы: время на исходе, он отпустил Принца, даже не выслу­шав его. Вот как все просто. <. .)

Ван, конечно, известно, что Петр III поставил себя на служ­бу Фридриху II. Как-то он сказал прусскому послу⁴: «Ах, г-н посол, повелитель ваш недостаточно ценит мои заслуги. За все время нашей с ним войны я никогда не манкировал упреждать его обо всех решениях в Совете императрицы Елизаветы, куда меня приглашали; тем не менее я всего лишь генерал-майор; на­деюсь все-таки, он повысит меня». Сей разговор был записан здесь совершенно официально, и вы можете почитать оный столь же достоверным, как если бы сами его слышали. Наследствен­ность эта, хотя и прошла через Екатерину II, остается все той

же. Возвращаюсь, однако, к министру. В конце царствования сен Императрицы Павел учредил в Гатчине свою собственную гвардию. Он использовал для этого все, что было под рукой, и учил ее в свое удовольствие с утра до ночи. Сие гатчинское во­инство служило посмешищем целой Империи. Их называли гат- чинцами. Однако на следующий день после смерти Императрицы пришлось переменить тон. Сии господа с триумфом явились в Санкт-Петербург портить своими деревенскими каблуками пар­кеты Зимнего дворца и вытравливать екатерининские благовония дымом табачных трубок и вонью конюшни. В единое мгновение сделались они хозяевами всего. Аракчеев был в их числе и во все время царствования то низвергался до полного ничтожества, то опять восходил на самую вершину. Как я уже имел честь ска­зать вам, некоторые особы заверяли меня, что он совсем не зол. <. .) Повсюду, а здесь еще более, чем где-либо, хвалят того, кого боятся; что касается меня, то я почитаю его злым и даже очень злым. Впрочем, это ничего не доказывает противу сего воз­вышения, ибо даже более чем вероятно, что сейчас порядок может быть установлен лишь таким человеком. Остается только узнать, как Его Императорское Величество решился держать при себе зизиря, что прямо противоположно его характеру и системе, по которой каждое из доверенных лиц действует лишь в ограничен­ной сфере. Он охотно и без отвращения использовал одновремен­но двух смертельных врагов, не давая им проглотить друг друга. Откуда же взялась внезапная сия перемена? Говорят разное, но я точно знаю, в чем дело. Во- первых, Император не может более закрывать глаза на тот ужасающий беспорядок, который повсюду царствует, и особливо в армии. Вполне естественно, что он понял, и, быть может, не без французских советчиков, необхо­димость железной руки. Но есть и более глубокая причина. Его Императорское Величество не может не видеть происходящего брожения, о коем я уже достаточно извещал вас.

К тому же нет никакого сомнения, что весьма важные сведе­ния доставлены ему иностранными доброжелателями, и вполне естественно, он заготовил на всякий случай первосортное пугало. Таково мое мнение.

Противу Аракчеева только Императрицы, граф Ливен, генерал Уваров, все адъютанты, Толстые — одним словом, все, что имеет здесь вес, и все, что держится за все то, что имеет вес. Должно быть, он основательно втерся в доверие к Его Императорскому Величеству, а сам Император решился на сие лишь по зрелом размышлении. Тем временем он все уничтожает. Он развеял как дым самые сильные влияния. Он позволяет себе говорить грубо­сти, производит арестации и т. д. и т. п. Всего несколько часов назад один высокопоставленный военный говорил мне, что дело может окончиться чем-либо ужасным со стороны кого-нибудь из оскорбленных, кто не сумеет сдержать себя. Но у русских слиш­ком возвышенные понятия, чтобы решиться убить министра. <.

7*

8»

Должен отписать вам и о другом министре, совершенно отли­

чающемся от всех прочих, — это адмирал Чичагов, морской ми­нистр. Он сын другого адмирала ⁵, который при Екатерине II вы­играл у шведов морское сражение и чей мраморный бюст нахо­дится в Эрмитаже. Не могу сказать, можно ли почитать его жи­вым, хотя он еще не похоронен; ему девяносто лет, он глух и слеп. Сын его — одна из выдающихся голов сей Империи. Он воспитывался в Англии, где научился презирать свою страну и все, что там делается. Смелость его суждений такова, что оную следовало бы назвать совсем иным словом. Его почитают великим французом, но на самом деле сие совсем не так, ибо несомненно, что усвоил он в Англии восхищение перед сей страной, каковое вполне