Петербургские письма

императрицей. — Как вам нравится по­добная рассудительность с обеих сторон! <. .)

1 Необычайный человек — имеется в виду Наполеон I.

2 Дуглас, Александр Гамильтон (1767—1852)—маркиз Клайсдейл. Англий­ский дипломат. Посол в С.-Петербурге (январь — июль 1807).

3 Потоцкая София Константиновна — графиня. Урожденная Глявоне. Жена графа Феликса Потоцкого. В первом браке Витт. Любовница князя Г А. По­темкина. По ее имени назван знаменитый декоративный парк в имении Потоц­ких под Уманью («Софиевка»).

71. КАВАЛЕРУ де РОССИ

# (ЯНВАРЬ 1808 г.)

Г-н Кавалер,

Позавчера получил я через г-на Бустори ¹ пакет ваш, содер­жащий нумера 35, 36 или 37 и конфиденциальное письмо от 2-го прошлого ноября. Что я могу ответить вам? Более чем справед­ливо, что мы никогда не понимаем друг друга, и я без сожалений отказываюсь хоть в чем-нибудь убедить вас, равно как и вы, со своей стороны, уже не надеетесь убедить меня. Вы обвиняете мои русские очки и забываете о сардинских очках на вашем носу. И коль речь зашла об оптике, разве можно, г-н Кавалер, забы­вать, что уменьшающее предметы выпуклое стекло столь же об­манчиво, сколь и вогнутое, которое их увеличивает? Я рассуждаю о Петербурге согласно правилам петербургским, и рассуждения мои вполне соответствуют истине, а вы, г-н Кавалер, пытаетесь доказать мне, будто то или другое вполне приемлемо для Петер­бурга, поелику оно почитается уместным и благим в Кальяри. Сие, на мой взгляд, есть совершенное нарушение законов оптики и, позвольте добавить, также и законов логики.

Касательно пороха, коим почитаете вы меня начиненным, позволительно заметить, что никого нельзя называть вспыльчи­вым или через меру горячим, ежели случилось ему выказать себя таковым относительно какого-то человека в какую-то минуту. Дабы заслужить таковую репутацию, надобно проявлять оные качества или всегда, или же в большинстве обыкновенных обстоя­ тельств. По какому же волшебству случилось так, что мой порох не только не произвел ни малейшего взрыва, но кажется всем чистейшим маслом? <. .)

Я не намерен распространяться дальше о сем предмете, пое­лику у нас нет более общего языка и мы не способны понимать друг друга. Однако же после письма вашего от 2-го ноября прои­зошло немало событий, о коих я теперь и сообщаю. По весьма зрелым размышлениям и со всеми необходимыми предосторож­ ностями попытался я в отношении Бонапарте. Но сие не увен­чалось успехом, и мне до сих пор весьма это неприятно. Если бы вы просто написали: «Его Величество, нимало не сомневаясь, что все действия ваши направлены лишь ко благу службы, тем не менее, не одобряет сего намерения и желает, дабы оно не было исполнено», — то мне нечего было бы возразить, ибо всякий посланник, берущий на себя смелость действовать в обстоятель­ствах, когда невозможно испрашивать на то согласия, должен помнить, что может не получить одобрения. Но вы берете вместо пера дубину и пишете мне, словно к только еще вступающему в свет юнцу; можно сказать даже, как к молодому шалопаю. Вы советуете, ради собственного моего блага, чтобы я не ехал, и со­общаете, что Его Величество не желал бы воспринимать мой де­марш как злонамеренный. Это уже верх снисходительности, г-н Кавалер, которая, тем не менее, послужила лишь к оконча­тельному моему отчуждению. Письмо сие представляется мне смертным грехом противу деликатности и той обходительности, каковыми все государи удостаивают старых слуг своих. Боже, на что мне эта Троя, куда стремлюсь я? Если пожелал бы я устроить свои дела 'или переметнуться на другую сторону, то не был бы более виновен, нежели все эти пэры и герцоги, которые покинули прежнего своего повелителя, сказав, как постоянно повторяют здесь: «Все кончено». Какое иное побуждение вдохновляло меня, кроме горячего желания принести пользу Его Величеству, что по­нято и оценено людьми беспристрастными? Дабы уйти, ничего не потеряв в глазах самого строгого моралиста, мне было бы доста­точно показать ему то письмо, где вы вполне откровенно предла­гаете вечную разлуку с женой моей и детьми, не присовокупляя при сем не только ни единого слова наималейшей благодарности или сочувствия, но даже и простой вежливости. Я повторяюсь, г-н Кавалер, но какими нечистыми или злостными побуждениями мог бы я руководствоваться? Однако подобные вполне очевидные соображения не помешали любезному вашему письму от 15 фев­раля, каковое окончательно обескуражило меня. Не находя в серд­це моем ничего более, кроме хладного чувства долга, которое ни­как не может вдохновлять меня, даже если бы Его Величеству оного и было достаточно, решился я без дальнейших околичностей просить у вас о моей отставке, не желая при этом ничего прини­ мать от Его Величества по причине недовольства мною. Ежели Его Величество согласен на сие, значит, все решено: с моей сто­роны не последует ни жалоб, ни злословия. Как бы ни обращал­ся со мною Его Величество, я понимаю, каков долг к нему всего света и- мой в особенности и каковы обязанности человека дели­катного в сих печальных обстоятельствах; надеюсь, г-н Кавалер, со своей стороны вы не станете принуждать меня к каким-либо извинительным объяснениям, каковые почел бы я для себя вели­чайшим из несчастий. Пребывая в сей уверенности, я имею лишь объявить вам, что в случае перемены своего положения мне оста­ется единствоенное удовольствие или, вернее, утешение — дать де­тям ^оим Государя, положение и хоть какое-нибудь состояние. В остальном же страна эта есть последняя из тех, где я хотел бы жить.

Но если Его Величество решит не пренебрегать услугами че­ловека недовольного, я буду верно исполнять свой долг, ибо не приемлю двойной присяги. Предложение мое столь же искренно, сколь и бескорыстно, поелику я не имею оснований ожидать воз­вращения Его Величества в Пьемонт (коего, впрочем, желаю все­ми силами моего сердца). Я не устаю говорить вам, г-н Кавалер, совершенно бесхитростно и прямо, et nunc et semper *, что, при­нимая в соображение свои годы, равно как и все те обстоятель­ства, в коих мы находимся, реставрация для меня есть событие абсолютно невероятное, на которое я ни в коей мере не надеюсь и не рассчитываю, и готов даже подать в августейшие руки Его Величества письменное отречение от всех претензий, связанных с се^предбудущей эпохой. <. .)

В том случае, если я и далее останусь на службе Его Вели­чества, не услышите вы от меня ни единой жалобы, ибо надобно покончить с сими нескончаемыми ссорами. Да вы и сами уже име­ли возможность заметить, что самый острый глаз не смог бы об­наружить в служебной моей переписке даже малейших следов не­довольства. Льщу себя надеждою, что человек во мне вполне от­делен от особы посланника и сего последнего никогда не касается

злопамятство первого. Именно такова моя роль, как я ее пони­маю; и она тем паче необременительна, что я уже давно убедил- _ся_'все пути к сердцу Его Величества для меня закрыты. Хотя >олг мой и состоит в сокрытии сей раны, это отнюдь не означает, что она может исцелиться. <. .)

Из письма вашего усматриваю среди прочих возможностей и мой отзыв в Сардинию. Но, г-н Кавалер, неужели Король после того, как он не пожелал хоть какого-либо положения сыну моему и обрек меня тем самым на бесконечную нужду, может снова разлучить нас? Мысль сия столь жестока и столь несовместна с величием души, присущей как всему августейшему семейству Его Величества, так и ему самому, что мне позволительно не полагать ее в числе вещей возможных.

Упреки, кои вы делаете мне касательно редкости моих писем, столь малоосновательны, что я ожидаю от вас извинений. С 6-го декабря и по 16-е число того же месяца прошлого 1807 года я имел честь написать вам двадцать четыре депеши (нумера с 32-го по 55-й включительно), из них многие на 20 страницах, и, кроме писем служебных, еще одно не нумерованное от 9 (21) ок­тября, посланное через г-на Торлонью². В настоящих весьма за­труднительных для корреспонденции обстоятельствах письма мои весьма и даже излишне многочисленны, но я лишь следовал ва­шим пожеланиям: не пропускать ни единой оказии. — Что вы ска­жете на все это, г-н Кавалер? Жду от вас удовлетворения, иначе я рассержусь. Касательно же формы моих писем, это совсем дру­гое дело. Здесь у нас не может быть никаких затруднений, и все будет зависеть от вас. Мы присутствуем при величайшем и ужас­нейшем зрелище, которое когда-либо представлялось человечест­ву. Оно весьма способствует размышлениям, и я вижу, как каби­неты великих держав особливо рекомендуют доверенным своим посланникам не стеснять перо свое и беспрепятственно излагать все мысли о происходящем.

Мне легко доказать вам вещественно, г-н Кавалер, что я могу претендовать на собственное свое мнение