Петербургские письма

один из нас дол­жен уйти, и я полагаю, в конце концов, несмотря на необъясни­мое влияние морского министра, военный одержит верх. А пока у меня сохраняются прекрасные и даже дружественные отноше­ния с сим загадочным адмиралом. Его супруга — англичанка¹; она умна, рассудительна, образованна, а самое главное, весьма порядочна; как и все англичанки, когда они того хотят, она пре­восходная жена. Он без ума от нее, и я стараюсь всячески ей угождать. Принимает она по средам. Это общие собрания, куда приезжают все, даже из тех, кто хотел бы удавить ее мужа. Кро­ме сего, я каждое воскресенье ужинаю у них; это день, посвящен­ный Библии, когда англичане принимают только родных и друзей: часто, если адмирала нет дома, я остаюсь с нею наедине. <. .)

При занятии русскими Готланда им весьма помог евангеличе­ский пастор, который проповедовал непротивление. Не знаю, что там было между ним и русскими, но верно лишь то, что вернув­шиеся шведы повесили его. <...)

Чичагова Елизавета Карловна (?—1811)—урожденная Элизабет Проби. Жена адмирала П. В. Чичагова.

7 ГРАФУ де БЛАКА

6 (18) АВГУСТА 1808 г.

<. .) Весьма обязан вам, любезный Граф, за интерес ваш к моему сыну; он возвратился ко мне, и я сделаю все, чтобы удержать его возле себя. Уже в двух боях выказал он совершен­нейшее хладнокровие. Одного этого вполне достаточно. Ну а мне надоело смотреть, как играет он в гнусные сии шахматы. Генерал (Барклай-де-Толли) ¹ представил его к кресту Св. Анны и Св. Вла­димиру. Надеюсь, он получит их. Я нимало не сожалею о том, что рекомендовал ему военную службу. Еще долго не будет какой- либо иной возможности, сия же есть наилучшая для всякого муж­чины, кроме такого слепца, как я. Да и само поприще это отнюдь не исключает и других призваний. Дипломатический документ можно очень недурно писать острием шпаги. <. .)

Барклай-де-Толли Михаил Богданович (1761—1818) —князь. Военный дея­тель. Генерал-фельдмаршал. Управляющий военным министерством (1810— 1812). Герой войны 1812 г В кампаниях 1813—1814 гг. командовал в сраже­ниях при Бауцене, Кульме, Фер-Шампенуазе и при взятии Парижа.

8 ГРАФУ де БЛАКА

8 ОКТЯБРЯ 1808 г.

<...) Император кажется подавленным, да так оно и есть в определенном смысле. Он побежден внутренне и уже не верит более ни в самого себя, ни в свой народ. Он полагает, что совер­шенно лишен военных талантов, и боится окончательно погибнуть,, сделав какой-либо жест, неугодный Франции. <. .)

80. КОНСТАНЦИИ де МЕСТР

24 ОКТЯБРЯ (5 НОЯБРЯ) 1808 г.

Последнее твое письмо без указания числа доставило мне, ми­лое мое дитя, величайшее удовольствие. В нем нашел я множе­ство добрых чувств и добрых намерений. Я совершенно с тобою согласен: тот, кто желает чего-то, достигает цели; но хотеть по- настоящему — это есть наитруднейшее в свете дело. Никто не мо­жет знать_: на что способно сильное желание, даже в искусствах. Я расскажу тебе историю славного Гаррисона ¹ из Лондона. В начале прошлого века парламент объявил премию 10.000 фун­тов стерлингов (10.000 луидоров) тому, кто придумает часы с ком­пенсацией для определения долготы (ежели когда-нибудь выпа­дет мне честь свидеться с тобою, я объясню тебе это). В одной деревне жил тогда молодой плотник по имени Гаррисон, который сказал себе: «Я хочу получить эту премию»; он отложил пилу и рубанок, поехал в Лондон и поступил учеником к часовщику. Он РАБОТАЛ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ и получил премию. Что ты скажешь на это, любезная моя Констанция? Не это ли называется словом хотеть?

Я люблю латынь ничуть не меньше, чем немецкий язык, но все-таки время уже упущено. В твои лета я наизусть знал Верги­лия ² и его окружение, ибо тогда уже лет пять как занимался ими. Многие пытались изобрести легкие методы, но все они суть чистые заблуждения. Нет легких способов для изучения трудных предметов. Единственная метода состоит в том, чтобы запереть дверь, сказаться ушедшим из дома и работать. С тех пор, как во Франции нам стали внушать новые способы изучения древних языков, никто их уже не знает, но самое смешное то, что не зна­ющие хотят непременно доказать пороки способов наших, то есть людей знающих. Как ты мне пишешь, Вольтер³ сказал (сам я ничего об этом не ведаю: никогда всего им написанного не чи­тал, а уже лет тридцать не прочел ни единой строки), будто женщины способны ко всему, что и мужчины и т. п.; но это лишь комплимент какой-нибудь красавице или, скорее всего, одна из его ста одной тысячи глупостей. Истина прямо противоположна сему. Женщины ни в какой отрасли не сотворили ничего из ряда вон выходящего. Не они сочинили «Илиаду»⁴, «Энеиду»⁵ или «Освобожденный Иерусалим»⁶; не ими порождены Федра⁷, Ата- лия⁸, Родогуна⁹, ни тем паче «Мизантроп» ¹⁰ или Тартюф¹¹; не они создали Пантеон¹², собор Св. Петра ¹³, Венеру Медиций- скую ¹⁴, Аполлона Бельведерского ¹⁵ или Персея ¹⁶; они не напи­сали «Книгу принципов» ¹⁷, ни «Рассуждение о всеобщей исто­рии» ¹⁸, ни «Телемаха» ¹⁹ Они не изобрели ни алгебры, ни теле­скопа, ни очков, ни парового насоса, ни вязального станка и т. д.; но зато делают они нечто более великое сравнительно со всем этим: на их коленях образуется то, что есть самого лучшего во всем свете: честный мужчина и порядочная женщина. Когда девица хорошо воспитана, послушна, скромна и набожна, она вырастит детей, которые будут похожи на нее, а это и есть вели­чайшее в свете творение. Ежели не выйдет она замуж, то, обла­дая всеми сими внутренними достоинствами, она так или иначе принесет пользу окружающим. Что касается науки, то для жен­щин дело сие чрезвычайно опасное. Почти не бывало таких уче­ных дам, которые не были бы смешны или несчастны. Обычно наука представляет для них ту невеликую опасность, что они не нравятся ни мужчинам, ни женщинам: первые не желают уравни­ваться со слабым полом, а вторым неприятно быть превзойден­ ными. Наука по самой природе своей любит выказывать себя, ибо все мы подвержены гордыне. Вот где опасность; ученая женщина может остаться безнаказанной лишь в том случае, если для со­крытия своих познаний прилагает она более сил, нежели мужчины к проявлению оных. В сем отношении, дитя мое, я не почитаю тебя сильной: голова у тебя горячая, а характер решительный; навряд ли ты способна прикусить язык, чтобы удержаться от по­каза литературной учености. Ты не можешь представить себе, сколько врагов сделал я в прежние времена лишь из-за одного желания знать больше, чем добрые мои аллоброги²⁰. Но все-таки я был настоящим мужчиной, поелику впоследствии женился на твоей матери. Суди cg_Mg, что станется с той юной девой, которая захочет взобраться н;| _треножник и вещать с него! Кокетку вы­дать замуж легче, нежели девицу ученую, ибо, чтобы жениться на сей последней, над₀бно не иметь гордости, что само по себе вещь крайне редкая; _а женитьба на кокетках — удел безумцев, коих превеликое множество. Вернейшее средство противу не­удобств женской учености — это именно то самое пустословие, ко­торое ты высмеиваешь. Тут уместно даже прибегнуть к притвор­ству. Славный Галлер 21 как-то в Лозанне оказался по соседству с одной почтенной дамой из Берна, принадлежавшей к прекрас­ному семейству, но первейшей кривлякой. Разговор зашел о сладких пирогах, предмете в сей стране наиважнейшем. Дама сказала ему, что умеет делать четырнадцать сортов. Галлер же потребовал у нее подробностей и объяснений. Он терпеливо вы­слушал все до самого конца с совершеннейшим вниманием и пол­ной серьезностью. Сенаторша была столь очарована ученостью и любезностию Галлера, что на первых же выборах двинула впе­ред всех своих кузенов, всю свою клику, все свое влияние и до­ставила ему такую должность, какой он никогда в жизни не уви­дел бы, не узнав столько о масле, яйцах, сахаре, миндальном тесте и пр. <...) А раз уж сам Галлер рассуждал о пирогах, по­чему бы и тебе, драгоценнейшее дитя мое, не поговорить о чул­ках и туфлях? И даже самой не заняться оными, дабы поучаст­вовать в каком-нибудь избрании? Здесь у меня есть одна знако­мая дама, которая тратит на свои туалеты пятьсот тысяч франков в год,.хотя у нее уже внуки (каковые могли бы быть и у меня, ежели бы кто-нибудь пожелал