Петербургские письма

и надобно действовать, он не­удачлив. На всех его делах какое-то проклятие, и я не мог бы сказать, что именно здесь идет хорошо. Императора упрекают в подозрительности, каковая действительно развита в нем сверх всякой меры, но обвинители его должны бы взять в соображение, что ежели государь недоверчив к преданным ему людям, он, ко­нечно, не прав, но ежели они не таковы, никто не может винить егс. Жалобщикам лучше бы оборотиться к собственной своей со­вести и вопросить, заслуживают ли они доверия Императора. <• •>

Нет другой такой страны, где было бы больше противуполож- ностей. Один скажет, что здесь последняя степень рабства, дру­гой— что полная свобода, и оба будут правы.

Я часто говорю (и почитаю сие всеобщей истиной), что людей раздражают и беспокоят не удары сабли, а .булавочные уколы. Но в России не бывает булавочных уколов. Русскому отвратитель­ны повседневные обязанности и мелочные правила, его обращение с другими такое же, какое хотел бы он видеть в отношении себя самого. В обыденной жизни он не встречает на своем пути ника­кой власти. Делай что хочешь — вот главный закон России; и без всякого преувеличения можно сказать, что здесь злоупотребляют свободой. Адмирал уехал в четверг 14-го и был через меру ве­сел; когда они с моим братом расцеловались на прощание, он сказал: «Передайте сей поцелуй вашему брату». Жена его пла­кала. «Не огорчайтесь, она плачет от радости, покидая страну рабов», — сказал он. Брат мой отвечал ему: «Г-н адмирал, в чу­жих краях вам может быть еще хуже».

Хотя г-жа Нарышкина не пожелала пригласить французского посла к себе на праздник, он, тем не менее, позвал ее на свой, где, как мне говорили, было всего сто персон и где попала она в некую историю. Великий Князь Константин, как оно подобает великому тактику, танцевал в сапогах с длинными шпорами и в решающий момент вонзил оные столь глубоко в ее трен, что, несмотря на все старания участвовавших в сем танцевальном по­единке, сторон, оба полегли на поле битвы в самых живописных позах. Таковое действо, заслужившее одобрение самых сведущих знатоков военного искусства, оказалось единственным развлече­нием. «а сем празднике, который в остальном, по общему убежде­нию, был порядочно скучен.

Коль скоро упомянул я прелестную сию даму, скажу вам, что вы сильно ошибетесь, ежели вообразите себе ее такой же, как и большинство женщин, фигурирующих в сем качестве. Она не зла, не интриганка и не мстительна. Это отнюдь не Помпадур ³, не Монтеспан ⁴, а скорее Лавальер ⁵, но она не хромая и ни­когда не будет монахиней. Хоть я и отдаю ей сей долг справед­ливости, но в то же время не могу не осуждать, преклоняясь пе­ред августейшей и несчастной ее соперницей. <. .)

В воскресенье 5 сентября у фаворитки был блестящий бал в загородном доме с великолепным фейерверком на воде и ужи­ном на 200 персон. Мы немало подивились, не видя французского посла и вообще никого из французов. <. .) Прелестная Мария Антония принимала гостей в белом платье, а в черных ее воло­сах не было ни бриллиантов, ни жемчуга, ни цветов; она пре­красно знает, что ей ничего подобного не надобно. Le negligenze sue sano artifici [52] Время как будто соскальзывает с сей женщи­ны, как вода с навощенного холста. <. .)

Адмирал Чичагов уехал: характер его есть загадка, о коей вы могли получить представление из моих писем. Другая загад­ка— зто его жизнь. Он отнюдь не отставлен и уезжает как мор- кой министр; Император сохранил ему 10.000 рублей жалования; сейчас это немного, но все-таки кое-что. На днях Его Величество велел купить дом для морского министерства вопреки желанию адмирала, находившего его слишком тесным. Император сказал ему: «Надеюсь, по возвращении он не покажется вам таким уж маленьким». Не думайте, будто Императору ничего не известно о холерическом презрении адмирала к своему отечеству и всему тому, что здесь делается; но вам покажется крайне странным, что он нимало за сие к нему не в претензии, ибо полагает тако­вое отношение справедливым; более того, Император верит, что любим им. <. .)

Голицын Сергей Федорович (1749—1810) — князь. Генерал-лейтенант. В 1809 г командовал войсками, действовавшими против Австрии в Галиции.

2 Князю Голицыну пришлось самому ставить Французские Орлы — см. прим. 1 к письму 94.

3 Помпадур, Жанна Антуанетта Пуассон, де (1721—1764)—фаворитка французского короля Людвика XV. <

4 Монтеспан, Франсуаза Атенаис (1641—1710)—маркиза. Урожденная де Ро- шешуар. Фаворитка французского короля Людовика XIV

5 Лавальер, Луиза Франсуаза Лабом ле Блан, де (1644—1710)—герцогиня. Фаворитка французского короля Людовика XIV

96. ГРАФУ де

2 ОКТЯБРЯ 1809 г.

Любезный Граф, все взгляды сейчас направлены на Испа­нию '. Давно уже люди не видели столь впечатляющего зрелища, какова-то будет развязка? Ее ожидает с невыразимым трепетом каждый, в чьей груди бьется сердце. Я всегда говорил, «}то если б можно было надеяться на настоящий отпор, его даст тот народ, который не читал наши брошюрки. Уже теперь явственно замет­но, что даже самые могущественные державы не смогли нанести Бонапарте такой же чувствительный удар, каковой получил он от святого испанского восстания (в теперешних обстоятельствах мож­но называть оное самой святой из всех обязанностей народа). Я с удовольствием вижу, сколько он потерял за один только раз: пятьдесят испанских военных кораблей оборотились противу не­го; пять французских взяты в Кадиксе. Двадцать четыре корабля английских сняли блокаду испанских портов, и теперь они не бу­дут терять времени даром. Он лишился неисчерпаемого источника рекрутов, которых мог бы бросить на Австрию. Он не получит американское золото, каковое чуть было не перешло в полную его собственность. Но потеря, превосходящая все прочие, потеря во­истину неисчислимая, заключена в самой репутации. Побитые ге­ нералы и плененные армии² — вот чувствительнейшая его рана. Мы здесь удалены на двадцать градусов долготы от сих событий; к тому же, известия задерживаются всеми возможными способа­ми и посему приходят слишком поздно. Сейчас, когда я пишу сии строки, мы известились о сражении при Вимейро³ в Португалии и еще ничего не знем о судьбе Жюно ⁴. Сие вкупе с Абукиром ⁵ суть единственные пока успехи англичан на сухом пути, когда действовали они сами и для самих себя. Португалия — это анг­лийская провинция, и они славно ее защищали, ибо делали все по-своему, сообразуясь лишь со своим характером и своей стой- костию. <. .)

Я не оспариваю талантов Бонапарте, они слишком очевидны. Но вместе с тем надобно признать, что за сей год он совершил три ошибки, достойные истерического ребенка: я говорю о дей­ствиях его в отношении Тосканы, Папы⁶ и Испании. Он был со­вершенным властелином сей последней, управляя ею через по­средство царствующей династии; и вот взбрело ему на ум захва­тить августейшую фамилию и прекрасным сим подвигом сделать всю нацию в буквальном смысле голой, то есть вынудить ее на отпор узурпатору, несущему с собою революцию. Никогда еще не бывало столь великого промаха. <.. .)

Но, любезный Граф, способна ли Испания на сопротивление? Вот в чем великий вопрос. Многие из сведущих людей, в том числе военных, склоняются к отрицательному ответу и полагают, что крепости пиренейские уже захвачены французами. Кто спо­рит; если считать людей и сравнить по ландкарте силы сторон, легко впасть в уныние. Но когда дело касается одушевления, арифметика непригодна. Идеи можно сравнивать с паром. Дабы образовать его, надобен огонь, но, возникнув, он сдвинет даже Пиренеи. И тогда нельзя считать людей на обычный манер. Они не складываются один к другому, а умножаются, трое и трое со­ставляют уже вместо шести девять. Возможно ли сравнивать оду­шевленного испанца, сражающегося за свою веру, за политиче­ское свое существование, национальную и личную честь, за свою жену и своих детей, с тем аутоматом (как говорил Вольтер), который и представления не имеет, почему идет война? Кроме сего, Бонапарте предстоит совершенно новая игра: война за свой собственный счет. Легко сказать: 200 тысяч солдат, но они стоят 200 миллионов в год, и для них надобно доставлять через Пире­неи 200 тысяч фунтов хлеба каждодневно. Но превыше всего другое: испанское восстание-—это дамоклов меч над головою Бо­напарте, и нить в любую минуту может быть обрезана. От сих уязвляющих и столь внезапных дел стал он подобен загнанному и взбесившемуся кабану. Он оскорбляет и увольняет генералов, а для нас еще лучше было бы, если бы и расстрелял хоть кого- нибудь из них. <. .) И разве нужны целые армии, чтобы изба­виться от Калигулы⁷ или