Петербургские письма

довелось прочесть оный. Хотя содер­жатся в нем и вполне достойные страницы и нет ничего, что нельзя было бы печатать (ведь сии господа избегают говорить открыто), тем не менее все сочинение в целом и многие отдельные пассажи вызывают сильнейшие сомнения. Наконец вмешался сам Митро­полит ¹² и столь решительно отстранил Фесслера, что Сперанский вынужден был уступить; но в припадке ярости он поклялся погу­бить архиепископа, о чем рассказывал мне один великий Фессле- ров доброжелатель. Сам же Фесслер утешился денежной награ­дою, кажется, даже пенсионом. <. .)

Однако забавнее всего то, что хотя правительство думает, будто архиепископ отстранил Фесслера как иллюмината, я скло­нен Полагать, что он посчитал его католиком, ибо он крестил ро­дившегося здесь своего ребенка в католической церкви. Попро­буйте угадать, г-н Кавалер, чем завершилось великое сие проти­ востояние? Синоду предложен был немецкий профессор, проте­стант Хорн ¹³, коего и взяли без всяких затруднений. Возможно ли представить себе таковую причудливость, соединенную с явной не­пристойностью! Ежели кто-нибудь предложил бы Его Величеству на место профессора богословия в Кальяри кальвиниста ¹⁴, несом­ненно, заперли бы в сумасшедший дом; здесь произошло то же са­мое, однако никто не скандализован, ведь это никак не влияет на цену модных нарядов и шампанского вина.

При таковом расположении умов легко понять, что германский иллюминизм получил прекрасную игру и воспользовался ею, тем паче сейчас предполагают устроить народное просвещение на совершенно ложных основах, что окончательно погубит сию на­цию. Гимназии и провинциальные университеты суть истинные клоаки, откуда выходят бешеные враги всякой морали, всякой ве­ры и всякого чинопочитания. Я знал людей, поставленных обучать юношество (и какое!), которых наши предки просто повесили бы да и мы сами, при всем теперешнем слабоволии и безразличии, с позором изгнали бы. Русские же дошли до такого состояния, что и для собственных своих детей смотрят лишь на науку и выгоды, но iftiKaK не на мораль. Скажите русскому, что профессор физики или греческого языка не верит в Бога, он ответит: «Какая разни­ ца? Ведь речь идет лишь о физике и греческом». Они не понимают главного свойства безбожного прозелитизма: его большую горяч­ность сравнительно с прозелитизмом религиозным. И не ведают одной веселой истины, провозглашенной когда-то в Париже: неве­рующие подобны пьяницам, которые одержимы ст/0стью спаивать всех окружающих. Такова самая глубокая рана Российской Импе­ рии, и она с каждым днем расширяется и растравляется вслед­ствие постоянно растущего влияния немцев на частное и общест­венное образование. Император, несмотря на ужасные предрассуд­ки, порожденные его воспитанием (которое потомки никогда не простят Екатерине), в этом отношении, как и во всех прочих, выше своей нации. Он идет с осторожностию, боясь самого себя, и я уже имел много поводов заметить, что он может подняться над своими предрассудками. Он ничего не знает о многих наиважнейших предметах, и я охотно взялся бы разъяснить ему оные, но отнюдь не толпящимся у престола персонажам, вдвое старее его годами, но не имеющим и половины его ума.

Все сии соображения оставляют мало надежды, если Россия подвергнется нападению сильного противника. У нее слишком мно­го врагов в собственной груди. С Императором случится то же, что и с другими монархами. Оружие переломится в его руках, тайны будут разглашены, и все, словно по злому волшебству, пой­дет прахом. <. .)

Коротко перечислю сказанное мною, дабы не оставалось у вас сомнений в основательности моих страхов, каковые возбуж­даются следующими обстоятельствами: системой Императора, противустоящей созданию большой военной силы; влиянием дво­ра на армию, влиянием ужасающим, о коем я уже трактовал осо­бо; отсутствием религиозных принципов, что позволило современ­ному имморализму развратить самые основы национального ха­рактера; наконец, множеством чужеземных мошенников, которые под предлогом общественного образования скопились в сей стране. Добавьте сюда нехватку денег, упадок морали в армии, чей преж­ний дух вырождается, особенное недовольство преторианцев ¹⁵ и, более всего, озлобление всех соседних народов. Не следует, одна­ко, думать, что правительство ничего не хочет видеть; напротив, оно держит в Польше большие силы с множеством артиллерии, но под покровом полного молчания. Есть и другие, более замет­ные меры, например, строительство крепостей вдоль границы и на самых выгодных позициях. Иезуиты лишились своего заведения в Динабурге¹⁶, обошедшегося им более миллиона. Мера сия не кажется мне столь же мудрой, как все прочие, ибо крепости неиз­бежно поглотят громадные суммы, которые могли бы быть с не­малою пользою истрачены на другое, да и пока будет готова пер­вая стена, все уже решится.

Из Лондона прислали промеморию, написанную для лорда Веллесли ¹⁷ одним прусским офицером (настоящим или вымышлен­ным), и я не сомневаюсь, что она была представлена Императору. В ней говорится, главным образом, о силах Российской Империи и утверждается, будто силы сии в большей своей части призрачны, ибо в одном месте никогда нельзя собрать более 150.000 войска вследствие огромного протяжения границ да еще и недостатка оружия. К сему же присовокупляется неспособность интендантства и неумение даже накормить солдат.

Далее в сей промемории изображены планы Наполеона про- тиву России, сосредоточение всех его войск в Варшаве как исход­ном пункте для одновременного наступления на Москву через Мо­гилев и на Петербург через Ригу, чтобы отбросить Императора к Казани. Самая слабая часть промемории та, где в качестве мер оборонительных предлагаются некие демарши англичан, кои, ко­нечно, суть пустые мечтания.

В остальном, я полагаю, автор пребывает в большом заблуж­дении, надеясь, будто Наполеон намерен, лишившись рассудка, ринуться вглубь сей громадной страны, где его окружат и изнич­тожат. Наполеон слишком хорошо знает свое ремесло, дабы со­вершать ошибки, коих не сделал бы даже такой мирный философ, как я. Он соберет и двинет вперед тучи немцев; он возмутит по­ляков и поставит их себе на службу; он укрепится на всех возмож­ных пунктах и овладеет всеми возведенными противу него кре­ постями; он объявит свободными жителей Курляндии и Ливонии и, грабя одной рукой, будет раздавать другой. Но Россия не даст проглотить себя как устрицу. Я полагаю, что более всех постра­дают поляки.

Мне хочется плакать, как женщине, когда я думаю о той роли, которая представлялась России и которую она упустила. Своей славой она могла бы соперничать и даже затмить Англию и Испа­нию, она могла бы стать средоточием торговли всей Европы; опо­рой, надеждой и убежищем для всего честного; наконец, обога­титься и обессмертить свое имя. Вместо сего она отреклась от всего возвышенного, она обманывает, она разоряется, Она унижает себя-и насаждает вокруг злейших врагов. Можете не верить мне, г-н Кавалер, но я отдал бы половину своей крови, которая, заме­чу, отнюдь не бесполезна для моих детей, чтобы водворить рос­сийского Императора на подобающее ему место и исправить упу­щенное. С каждым днем я все более убеждаюсь в справедливости той великой истины, что единственно возможная политика должна быть моральна. Часто не понимают того несчастного, который рискует виселицей ради одного экю. Но объяснить сие легче лег­кого: экю-то вот оно, здесь, а виселица где-то далеко. Мы все, и малые, и великие, подходим под сей пример. Когда король Фран­ции захватывал Корсику¹⁸, ничтожный сей остров был здесь, а Наполеон, столь кстати порожденный сей землей, находился где-то далеко. Вспомните раздел Польши^1Э, американскую вой­ ну*²⁰ и т. д. и т. д. Везде мы видим все то же ослепление и все те же следствия. Кому из нас не приходилось сотни раз слышать про Фридриха II: Все ему удавалось. Да уж, хороших удач он в конце концов добился!

Или я сильно ошибаюсь, или же году 1811-му суждено просла­виться. На случай, ежели придут сюда великие несчастия, что весьма вероятно, решение мое уже принято: бежать хоть до Кам­чатки в поисках державы, которой не надобно приносить клятву верности. Вряд ли нужно говорить вам о моих страхах как отца перед сим волканическим извержением. Сын на войне, а семейство в руках неприятеля! Можно ли вообразить себе что-либо худшее!

Впрочем, я, кажется, уже вышел за пределы относящегося к ко­ролевской службе. <...)

Полагаю, г-н Кавалер, что после всего сказанного вы достаточ­но хорошо поняли обуревающие меня страхи. Они разделяются большинством нации, которая сильно декуражирована. Но я скрыл бы от вас другую часть истины, ежели бы не упомянул и о той значительной партии, каковая кинулась в противуположную сто­рону и ни в чем не сомневается: Императору нечего бояться, у не­го хватит людей, а денег и тем более. Если их будет недостаточно в сундуках казначейства, у каждой дворянской семьи есть сереб­ряная посуда и т. д.