покажу теб? чудеса моей прозрачной обители, потому что я никто иной, какъ самъ Монтезиносъ, в?чный кади и губернаторъ этого замка и этой пещеры, которой я далъ мое имя».
Услыхавъ, что это самъ Монтезиносъ, я спросилъ у него: правду ли говоритъ преданіе, будто онъ вынулъ маленькимъ ножикомъ сердце изъ груди своего друга Дюрандарта, и отнесъ это сердце дам? его Белерм?, какъ зав?щалъ ему сд?лать Дюрандардъ, въ минуту своей кончины. Онъ отв?тилъ мн?, что все это совершенная правда, но что онъ извлекъ сердце изъ груди своего друга не маленькимъ и не большимъ ножикомъ, а острымъ, какъ шило, кинжаломъ.
— Это былъ в?роятно кинжалъ Рамона Гоцеса, севильскаго оружейника, перебилъ Санчо.
— Не знаю, впрочемъ н?тъ, этого не можетъ быть, сказалъ Донъ-Кихотъ; Рамонъ Гоцесъ жилъ чуть не вчера, а битва при Ронсевал?, въ которой случилось это происшествіе, происходила ужъ очень давно. Впрочемъ, эти подробности ни къ чему не служатъ и не уменьшаютъ нисколько ни правды, ни занимательности разсказываемаго мною происшествія.
— Вы правы, отв?чалъ двоюродный братъ; и сд?лайте одолженіе, продолжайте вашъ разсказъ, я слушаю его съ величайшимъ наслажденіемъ.
— Совершенно также, какъ я его разсказываю, добавилъ Донъ-Кихотъ. Я вамъ сказалъ уже, продолжалъ онъ, что Монтезиносъ повелъ меня въ хрустальный замокъ, гд? въ нижней, довольно прохладной зал? стояла мраморная гробница удивительной работы, и въ этой гробниц? лежалъ распростертымъ во весь ростъ рыцарь, не изъ яшмы, мрамора или бронзы, какъ это встр?чается на надгробныхъ памятникахъ, а изъ костей и т?ла. Правая рука его, жилистая и н?сколько шершавая, — признакъ зам?чательной силы, — покоилась у него на сердц?, и прежде ч?мъ я усп?лъ сд?лать какой-нибудь вопросъ, Монтезиносъ, видя съ какимъ удивленіемъ взираю я на гробницу, сказалъ мн?: «вотъ другъ мой, Дюрандартъ, гордость и слава рыцарей и влюбленныхъ его времени. Его держитъ очарованнымъ зд?сь вм?ст? со мною и многими другими мужчинами и женщинами французскій волшебникъ Мерлинъ, рожденный, какъ говорятъ, самимъ дьяволомъ. Я же думаю, что хотя въ д?йствительности онъ происходитъ не отъ самого дьявола, но въ н?которыхъ отношеніяхъ превзойдетъ его. За что и какъ очаровалъ онъ насъ? открыть это можетъ только время, и это время, я полагаю — недалеко, но что меня въ особенности удивляетъ, это другъ мой Дюрандартъ. Я знаю, — знаю также хорошо какъ то, день ли теперь или ночь, — что онъ умеръ на моихъ рукахъ, что я вырвалъ изъ мертвой груди его сердце, в?сившее фунта два, — естествоиспытатели, какъ изв?стно, утверждаютъ, что сердце т?мъ тяжел?е, ч?мъ мужественн?е субъектъ, — и теперь мн? непостижимо, какъ можетъ онъ, умерши на рукахъ моихъ, такъ тяжело отъ времени до времени, вздыхать, какъ будто онъ живъ еще».
При посл?днемъ слов? несчастный Дюрандартъ закричалъ: «О, мой братъ Монтезиносъ! когда умру я, и душа моя отлетитъ отъ меня, достань тогда кинжаломъ изъ груди моей сердце, и отнеси это сердце Белерм?, вотъ моя посл?дняя просьба».
Услышавъ это, величавый Монтезиносъ опустился передъ гробомъ рыцари на кол?ни и отв?чалъ ему: «я уже исполнилъ это, дорогой мой братъ, я вырвалъ, какъ ты вел?лъ мн?, въ роковой для насъ день, изъ груди твоей сердце, вытеръ его кружевнымъ платкомъ, предалъ бренные останки твои земл?, и обмывъ слезами на рукахъ моихъ ту кровь, которою обрызгало ихъ твое сердце, я отправился съ нимъ во Францію, и на пути, въ первой деревн?, расположенной у выхода изъ т?снинъ Ронсевальскихъ, посыпалъ его слегка солью, чтобы передать сердце твое неиспорченнымъ въ руки Белермы. Эта дама съ тобой, со мной, съ оруженосцемъ твоимъ Гвадіаной, съ дуэньей Руидерой, съ семью ея дочерьми, двумя племянницами и со множествомъ твоихъ друзей и знакомыхъ, живутъ зд?сь очарованные мудрымъ Мерлиномъ. Хотя этому прошло уже пятьсотъ л?тъ, никто изъ насъ однако не умеръ еще: не достаетъ только Руидеры, ея дочерей и племянницъ, которыя всл?дствіе неумолкаемаго плача, тронувшаго Мерлина, обратились во столько лагунъ, сколько ихъ изв?стно въ живомъ мір? и въ Ламанч? подъ именемъ лагунъ Руидеры. Дочери ее принадлежатъ теперь королю Испаніи, а племянницы ордену Іонитскихъ рыцарей. Оруженосецъ твой, Гвадіана, оплакивая твое несчастіе, обращенъ теперь въ р?ку, носящую его имя. Перенесенный подъ солнце другаго неба, онъ такъ загрустилъ по теб?, что съ горя погрузился опять въ н?дра земли. Но такъ какъ ему невозможно побороть свои природные инстинкты, поэтому онъ по временамъ показывается на св?тъ Божій, гд? его могутъ вид?ть солнце и люди. Лагуны, о которыхъ я упомянулъ, снабжаютъ его понемногу своими водами, и питаясь еще водами другихъ, впадающихъ въ него р?къ, онъ величественно вступаетъ въ Португалію. Но гд? ни проходитъ теперь твой бывшій оруженосецъ, онъ всюду показывается задумчивымъ и грустнымъ, онъ не хочетъ тщеславится т?мъ, что питаетъ водами своими вкусныхъ и н?жныхъ рыбъ, а довольствуется безвкусными и грубыми; не похожими на обитателей золотаго Таго. То, что я теб? говорю теперь, о, братъ мой! я говорилъ теб? уже тысячу и тысячу разъ, но ты ничего не отв?чаешь мн?, и потому я думаю. что или ты не слышишь меня, или не в?ришь мн?; — видитъ Богъ, какъ это сильно огорчаетъ меня. Теперь я сообщу теб? новость, которая если не облегчитъ твоего страданія, то и не усилитъ его. Узнай, что зд?сь, возл? твоего гроба, стоитъ тотъ великій рыцарь, о которомъ в?щалъ Мерлинъ, тотъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, который съ новымъ блескомъ, далеко превосходящимъ прежній, воскресилъ умершее странствующее рыцарство. О, братъ мой! открой глаза, и ты узришь его. Быть можетъ этотъ великій рыцарь разочаруетъ насъ, ибо великіе подвиги оставлены для великихъ мужей.
— И еслибъ даже ничего подобнаго не случилось, проговорилъ шопотомъ Дюрандартъ, еслибъ даже ничего подобнаго не случилось, о братъ мой, то, я скажу только:
Въ эту минуту послышались тяжелыя рыданія съ глубокими, судорожными вздохами. Я обернулся и увид?лъ сквозь хрустальныя ст?ны процессію, состоявшую изъ двухъ прекрасныхъ д?вушекъ, од?тыхъ въ глубокій трауръ, съ головой, покрытой, какъ у турокъ, б?лой чалмой. Позади ихъ шла какая-то дама, по крайней м?р?, по поступи ее можно было принять за даму — тоже въ траур? и закрытая б?лымъ, ниспадавшимъ до земли вуалемъ. Чалма ея была вдвое толще, ч?мъ самая толстая у остальныхъ женщинъ; брови ея сращивались, ротъ у нее былъ великъ, носъ немного вздернутъ, губы какъ будто раскрашены, зубы, которые она показывала по временамъ, казались неровными и искрошившимися, хотя были б?лы, какъ очищенные миндали. Въ тонкомъ носовомъ платк?, бывшемъ въ ея рук?, я зам?тилъ сердце, высохшее, какъ сердце муміи. Монтезиносъ сказалъ мн?, что вс? эти лица, составлявшія процессію, были слуги Дюрандарта и Белермы, очарованные вм?ст? съ ихъ господами, и что дама, несшая въ носовомъ платк? своемъ сердце, была сама Белерна, устраивавшая четыре раза въ нед?лю подобную процессію и п?вшая, или скор?е, выплакивавшая погребальные гимны надъ гробомъ и сердцемъ своего двоюроднаго брата. Если она показалась вамъ некрасива, добавилъ онъ, или, по крайней м?р?, не столько красива, какъ говорятъ о ней, то это всл?дствіе дурныхъ дней и еще худшихъ ночей, которыя она проводитъ въ своемъ очарованіи. Этотъ убитый и хворый видъ, эта бл?дность, синева подъ глазами, все это отпечатокъ грусти, которую испытываетъ ея сердце, глядя на другое, — невыпускаемое ею изъ рукъ и ежеминутно напоминающее ей о несчастіи, постигшемъ ея любовника. Иначе красотой, изяществомъ и граціей она мало ч?мъ уступила бы самой Дульцине? Тобозской, славной на всемъ св?тъ.
— Прошу васъ, благородный Монтезиносъ, воскликнулъ я, продолжать вашъ разсказъ безъ всякихъ сравненій; потому что сравненія, во первыхъ, никому не нравится, и во вторыхъ не сл?дуетъ сравнивать никого ни съ к?мъ. Несравненная Дульцинея и донна Белерма пусть остаются т?мъ, ч?мъ он? были и будутъ, и довольно объ этомъ.
— Простите мн?, благородный Донъ-Кихотъ, отв?чалъ Монтезиносъ, я былъ не правъ. Я сознаюсь. что достаточно. хотя бы смутно догадываться о томъ, что Дульцинея Тобозская ваша дама, чтобы не дерзать сравнивать ее не только съ Белермой, но даже съ небесами.
Я удовольствовался этимъ извиненіемъ маститаго Монтезиноса; потому что, правду сказать, сравненіе Дульцинеи съ Белермой не на шутку разсердило меня.
— Я даже удивляюсь, зам?тилъ Санчо, какъ вы не вскочили этому хрычу на брюхо, не изломали ему костей и не вырвали до посл?дняго волоса всей бороды его.
— Санчо, хорошо ли бы это было? отв?чалъ Донъ-Кихотъ. Стариковъ сл?дуетъ уважать даже тогда, если они не рыцари; т?мъ большаго уваженія достойны престар?лые рыцари. Въ заключеніе скажу вамъ, что мы не остались одинъ у другого въ долгу, относительно взаимно предложенныхъ вопросовъ и данныхъ на нихъ отв?товъ.
— Вотъ чего я только не понимаю, господинъ Донъ-Кихотъ, сказалъ двоюродный братъ, какъ усп?ли
