онъ, но на встр?чу той части ея, которая составляетъ дуэнью, вамъ не сл?довало бы двинуться съ м?ста».
— Санчо, кто тебя проситъ вм?шиваться въ это д?ло? сказалъ Донъ-Кихотъ.
— Никто не проситъ, отв?тилъ Санчо, а самъ я вм?шиваюсь, какъ оруженосецъ, прошедшій полный курсъ в?жливости въ школ? вашей милости, считающейся образцомъ всякой в?жливости. Вы сами, ваша милость, изволили говорить, что передавши можно иногда потерять столько же, какъ и не додавши. Больше я ничего не говорю; для ум?ющаго понимать довольно одного намека.
— Санчо совершенно правъ, прервалъ герцогъ; посмотримъ сначала, что это за графиня, и тогда увидимъ, какъ намъ держать себя съ нею?
Разговоръ этотъ былъ прерванъ появленіемъ въ саду флейтщика и барабанщиковъ, двигающихся въ томъ же порядк?, какъ въ первый разъ; на этомъ м?ст?, однако, авторъ оканчиваетъ короткую главу и начинаетъ другую, въ которой продолжается тоже самое приключеніе, принадлежащее къ числу важн?йшихъ въ этой исторіи.
Глава XXXVIII
Всл?дъ за музыкантами въ садъ вошли дв?надцать дуэній, выстроенныхъ въ два ряда и од?тыхъ въ длинныя, монашескія платья съ б?лыми кисейными покрывалами, закрывавшими ихъ до самыхъ краевъ платья. Позади ихъ, оруженосецъ Трафалдимъ Б?лая Борода велъ за руку графиню Трафалды. Хвостъ или шлейфъ, или зовите какъ хотите продолженіе ея чернаго платья изъ тонкой нескрученной шерсти, былъ разд?ленъ на три части, поддерживаемыя трень пажами, од?тыми тоже въ черное. Каждый пажъ съ поддерживаемымъ имъ острымъ концомъ шлейфа представлялъ весьма правильную геометрическую фигуру; увидя этотъ треххвостный шлейфъ, не трудно было догадаться, почему графиня называлась Трифалды. Сидъ Гамедъ Бененгели говоритъ, что она д?йствительно такъ называлась, хотя собственное имя графини было Волчина, данное ей потому, что въ ея графств? водилось много волковъ, и что если-бы такъ вм?сто волковъ водились лисицы, тогда она называлась бы Лисиной, принимая во вниманіе существовавшій въ ея графств? обычай давать господамъ имена соотв?тственно тому, ч?мъ изобиловали ихъ мн?нія. Благодаря, однако, своему своеобразному, совершенно новаго рода шлейфу, графиня оставила имя Волчины для имени Трифилды.
Тихо, какъ процессія, двигалась графиня и ея дв?надцать дуэній, закрытыя не сквозными, а такими густыни вуалями, что сквозь нихъ не было видно р?шительно ничего. При появленіи этой процессіи герцогъ, герцогиня, Донъ-Кихотъ и вс? остальныя лица, бывшія въ саду, встали съ своихъ м?стъ. Приблизившись въ герцогу, дуэньи остановились и разступились въ об? стороны, чтобы дать пройти графин?, не покидавшей руки Трифалдина. Герцогъ, герцогиня и Донъ-Кихотъ сд?лали шаговъ дв?надцать на встр?чу ей. Упавши на кол?на передъ хозяевами замка, Долорида сказала не столько н?жнымъ и звонкимъ, сколько сильнымъ и жесткимъ голосомъ:
— Ваши величія, не будьте такъ предупредительны и любезны къ вашему всенижайшему слуг?, то есть служанк?; меня такое одол?ваетъ горе, что я не чувствую себя въ силдахъ отв?тить на вашу любезность. Мое неслыханное, удивительное несчастіе уноситъ мысли мои, сама я не знаю куда, должно быть очень далеко, потому что ч?мъ больше я ищу ихъ, т?мъ меньше нахожу.
— Графиня! отв?чалъ герцогъ, нужно быть, однако, совершенно безсмысленнымъ, чтобы не признать васъ въ томъ вид?, въ какомъ мы васъ встр?чаемъ, достойной самой предупредительной любезности и самой утонченной в?жливости. Съ посл?днимъ словомъ, и подавъ графин? руку, онъ помогъ ей приподняться съ кол?нъ и посадилъ ее возл? герцогини, принявшей дуэнью Долориду, какъ нельзя лучше.
Донъ-Кихотъ все время молчалъ, а Санчо умиралъ отъ желанія увид?ть въ лицо графиню Трифалды, или какую-нибудь изъ дв?надцати дуэній; сд?лать этого ему, однако, не удалось, пока сами дуэньи не приподняли добровольно своихъ вуалей. Никто между т?мъ не трогался съ м?ста, и воцарившееся съ саду молчаніе прервала, наконецъ, сама дуэнья Долорида. «Я ув?рена, пресв?тл?йшій герцогъ, предивн?йшая герцогиня, предобр?йшіе служители», сказала она, «что прегорчайшая судьба моя встр?титъ въ премягчайшихъ сердцахъ вашихъ столько же ласковый, сколько сострадательный и великодушный пріемъ; горе мое въ состояніи разжалобить мраморъ, размягчить алмазъ и расплавить сталь самыхъ твердыхъ сердецъ. Но прежде ч?мъ поразить ваши слухи, чтобы не сказать ваши уши, прошу васъ, скажите мн?, въ вашемъ ли высокомъ обществ? находится рыцарь славн?йшій, Донъ-Кихотъ Ламанч?йшій и его Пансо оруженос?йшій».
— Пансо зд?сь, воскликнулъ Санчо, предупреждая всякій другой отв?тъ, и донъ господинъ Ламанч?йшій тоже зд?сь; и вы можете, дуэнниссима Долородиссима, говорить, что вамъ угодиссимо, и мы готовиссимы быть вашими слугамиссимы.
— Если ваша скорбь, скорбящая дама, сказалъ въ эту минуту, вставъ съ своего м?ста, Донъ-Кихотъ, можетъ ожидать облегченія отъ силы и мужества какого-нибудь странствующаго рыцаря, то какъ ни слабо мое мужество, какъ ни слаба моя сила, они т?мъ не мен?е готовы всец?ло служить вамъ. Я Донъ-Кихотъ Ламанчскій, призванный пособлять страждущимъ и недуждущимъ. Поэтому, графиня, вы можете, не заискивая напередъ ничьего расположенія, прямо и безъ обиняковъ, разсказать, какого рода ваше несчастіе. Будьте ув?рены, что васъ слушаютъ люди, съум?ющіе помочь, или по крайней м?р? сочувствовать вамъ.
Услышавъ это, Долорида готова была броситься и даже бросилась къ ногамъ Донъ-Кихота, и, силясь обнять ихъ, воскликнула: «передъ твоими ногами и стопами, какъ передъ поддержкой и опорой странствующаго рыцарства, склоняюсь я, непоб?димый рыцарь, и хочу облобызать эти самыя ноги, отъ ступней которыхъ
— Милая дама! отв?чалъ Санчо; пусть моя доброта длинн?е бороды вашего оруженосца, — это для меня не важно; важно то, что бы разлучаясь съ жизнью, душа моя не оказалась бы безъ бороды, а до зд?шнихъ бородъ, право, мн? н?тъ никакого д?ла. И я, безъ всякихъ упрашиваній и выпрашиваній вашихъ, попрошу моего господина, — я знаю онъ меня любитъ, особливо теперь, когда у него есть одно д?ло до меня, — помочь вашей милости, ч?мъ онъ можетъ. Но разскажите ваши несчастія и предоставьте д?лу сд?аться самому; никто, въ такомъ случа?, пов?рьте, не останется въ наклад?.
Герцогъ и герцогиня, устроившіе это приключеніе, умирали со см?ху, слушая вс? эти р?чи и удивляясь искуству и ловкости графини Трифадлы.
С?вши на свое м?сто, графиня такъ начала свой разсказъ: «въ славномъ царств? Канда?, находящемся между великимъ Талробаномъ и южнымъ моремъ, въ двухъ миляхъ отъ Комаринсуаго мыса, царствовала королева дона-Магонція, вдова своего повелителя и мужа, короля Архипелага. Отъ брака ихъ произошла на св?тъ инфанта Антономазія, насл?дница королевства; эта инфанта Антономазія воспитывалась и возрастала подъ моимъ опекунствомъ и надзоромъ; такъ какъ я была самая древняя и самая благородная дуэнья ея матери. Переживая день за днемъ, воспитанница моя достигла, наконецъ, четырнадцатил?тняго возраста и стала такой красавицей, что сама природа не могла создать ничего лучше. Но кром? того, что она была красавица, она въ добавокъ вовсе не была дура; а напротивъ, такъ-же умна, какъ прекрасна, а была она, да есть и теперь, — если только неумолимыя Парки и ревнивая судьба не перес?кли нити ея жизни, чего он?, конечно, не сд?лали: — небо не могло дозволить, чтобы земл? причиненъ былъ такой страшный вредъ, чтобы кисть прекрасн?йшаго винограда была сорвана зеленою съ в?тви; если-жъ этого не случилось, такъ, повторяю, она остается и теперь прекрасн?йшей особой на земл?. Въ эту прекрасн?йшую особу, которую не можетъ достойно восхвалить мой неповоротливый, тяжелый языкъ,
