Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

влюблялось безчисленное множество туземныхъ и иностранныхъ принцевъ. И между ними, одинъ простой, при двор? находившійся, рыцарь, разсчитывая на свою молодость, красоту, живость своего ума и свои достоинства, дерзнулъ обратить взоры на эту чудесную красоту. Если вашему величію не скучно слушать меня, такъ я вамъ скажу, что этотъ рыцарь былъ поэтъ, знаменитый танцоръ и къ тому еще не то что игралъ, а почти говорилъ на гитар?; наконецъ, онъ такъ мастерски д?лалъ птичьи кл?тки, что могъ бы, въ случа? нужды, добывать себ? средства въ жизни однимъ этимъ искуствомъ. Подобнаго рода достоинства и таланты могутъ перевернуть гору, не то что сердце слабой д?вушки, и однако они не могли бы одол?ть кр?пости моей воспитанницы, еслибъ безстыдный воръ не употребилъ сначала вс?хъ своихъ усилій — одол?ть меня саму. Этотъ извращенный безд?льникъ задумалъ прежде всего прельстить меня и заставить увлеченную имъ, легкомысленную гувернантку вручить ему ключи отъ кр?пости, вв?ренной ея охраненію. Одинъ Богъ знаетъ какими талисманами обворожилъ онъ меня и подчинилъ себ? мою волю. Въ особенности пошатнулъ онъ и опрокинулъ твердость мою н?сколькими куплетами, которые онъ нап?валъ, по ночамъ, подъ р?шетчатымъ окномъ моимъ, выходившимъ на маленькую улицу, гд? онъ обыкновенно гулялъ; одинъ куплетъ, если память не изм?няетъ мн?, былъ такой:

Пронзилъ мн? душу милый врагъ,
Ее томятъ и боль и страхъ;
И чтобъ сильн?й меня терзать,
Онъ молча мн? велитъ страдать.

Куплетъ этотъ показался мн? золотымъ, а голосъ, проп?вшій его — медовымъ. Видя до какой б?ды довели меня эти куплеты, я подумала что правъ былъ Платонъ, сов?туя изгонять изъ благоустроенныхъ государствъ поэтовъ. Право, ихъ сл?довало бы изгнать, по крайней м?р? эротическихъ; потому что они пишутъ стихи, не въ род? жалобныхъ п?сней маркиза мантуанскаго, которыя забавляютъ женщинъ и заставляютъ плакать д?тей, а что-то въ род? сладкихъ терніевъ, пронзающихъ душу и сжигающихъ ее, какъ громъ, не трогая платья. Кром? того п?лъ онъ еще такой куплетъ:

Приди, о, смерть, прійди, но только
Таинственно и тихо такъ,
Чтобы не ожилъ какъ-нибудь я
Отъ радости, что я умру.

и иного другихъ куплетовъ п?лъ онъ мн? въ этомъ род?, то есть въ такомъ, который очаровываетъ въ п?ніи и восхищаетъ въ чтеніи. О, Боже, что у насъ д?лалось, когда наши поэты принимались сочинять такъ называемыя seguidillos, бывшія въ большой мод? въ Канда?. Можно сказать, что въ нихъ танцовала душа, волновалось т?ло, заливался см?хъ и восторгались вс? чувства. Право, повторяю, вс?хъ этихъ п?вцовъ и трубадуровъ сл?довало бы выселить на какіе-нибудь пустынные острова; хотя, впрочемъ, виноваты не они, а т? простяки, которые ихъ хвалятъ и т? глупцы, которые имъ в?рятъ. И еслибъ я была такой хорошей дуэньей, какой мн? сл?довало быть, я конечно, не растаяла бы отъ ихъ сладкихъ словъ и не в?рила бы подобнымъ изр?ченіямъ: я живу умирая, сгораю во льду, мерзну съ огн?, над?юсь безъ надежды, я, у?зжая, остаюсь и другимъ такимъ же прелестямъ, которыми наполнены ихъ писанія. И чего не наговорятъ они, когда пустятся об?щать фениксъ Аравіи, корону Аріаны, коней солнца, перлы южнаго моря, золото Пактола и бальзамъ Понкоіа. У нихъ какъ то особенно быстро начинаетъ б?гать перо, когда имъ приходитъ охота об?щать то, — это впрочемъ имъ ничего не стоитъ — чего они никогда не въ состояніи будутъ дать. Но, несчастная, что я д?лаю, ч?мъ я занимаюсь? Какая глупость, какое неблагоразуміе, заставляетъ меня разсказывать чужіе гр?хи, когда на душ? у меня лежитъ столько собственныхъ. О, горе мн?, горе! Не стихи поб?дили меня, а моя собственная глупость, не серенады разн?жили меня, а мое преступное неблагоразуміе. Мое невообразимое нев?жество, моя слабая сообразительность открыла дорогу и приготовила усп?хъ донъ-Клавію, — такъ звался тотъ рыцарь, о которомъ я говорю. При моемъ посредничеств?, подъ моимъ покровительствомъ, онъ приходилъ не одинъ, а много разъ въ спальню Антономазіи, обманутой не имъ, а мною; приходилъ онъ къ ней, правда, подъ именемъ законнаго мужа, потому что, хотя я и гр?шница, а никогда бы не позволила, чтобы донъ-Клавіо прикоснулся въ подошв? туфлей Антономазіи, не сд?лавшись прежде ея мужемъ; н?тъ, н?тъ, этого бы я никогда не позволила. Замужество должно непрем?нно предшествовать подобнаго рода д?ламъ, тогда только я соглашусь вм?шаться въ нихъ. И въ этомъ д?л? была только одна дурная сторона, именно неравенство съ об?ихъ сторонъ; донъ-Клавіо былъ простымъ рыцаремъ, а инфанта Антономазія насл?дницей царства. Въ теченіи н?котораго времени она скрывала эту интригу, отводила отъ нее глаза, но скоро особенно сильное развитіе стана Антономазіи должно было, какъ мн? казалось, выдать ея тайну. Это заставило задуматься насъ вс?хъ, и мы, посов?товавшись втроемъ, сообща р?шили, что прежде ч?мъ вполн? обнаружится несчастіе, случившееся съ Антономазіей, донъ-Клавіо попроситъ руку ея у великаго викарія, въ силу даннаго донъ-Клавію Антономазіей письменнаго об?щанія — быть его женою, — написаннаго и утвердившагося въ ум? моемъ съ такою силою, что самъ Самсонъ не вырвалъ бы его оттуда. Мы показали виварію письмо Антономазіи, открывшей свою тайну безъ всякой особенной формальности, и викарій засвид?тельствовалъ все это у одного честнаго придворнаго алгазила.

— Какъ, воскликнулъ Санчо, въ Канда? тоже водятся поэты, алгазилы и seguidillos? Клянусь Богомъ, міръ, какъ видно, везд? одинъ и тотъ же. Но, госпожа Трифалды, поторопитесь вы немного съ вашимъ разсказомъ, потому что уже не рано, и я умираю отъ любопытства узнать, ч?мъ окончилась эта длинная исторія.

— Это я вамъ сейчасъ скажу, отв?тила графиня.

Глава XXXIX

Всякое слово, сказанное Санчо, приводило въ восторгъ герцогиню и выводило изъ себя Донъ-Кихота, и онъ вел?лъ наконецъ своему оруженосцу замолчать.

— Посл? многихъ спросовъ, запросовъ и отв?товъ, продолжала Долорида, великій викарій, принимая во вниманіе, что инфанта не отказывается ни отъ чего, сказаннаго ею прежде, р?шилъ д?ло въ пользу донъ-Клавіо и объявилъ инфанту его законной супругой. Это до такой степени огорчило королеву дону- Магонцію, мать инфанты Антономазіи, что черезъ три дня мы ее похоронили.

— Она должно быть умерла? зам?тилъ Санчо.

— Должно быть, сказалъ Трифалдинъ; — въ Канда? не хоронятъ живыхъ.

— Но мы вид?ли господинъ оруженосецъ, отв?тилъ Санчо, какъ хоронили людей въ обморок?, считая ихъ мертвыми, и этой королев? Магонціи, какъ мн? кажется, тоже лучше было бы очутиться въ обморок?, ч?мъ въ могил?; потому что пока челов?къ живетъ отъ всего можно найти лекарство. Къ тому же, инфанта эта не такихъ же ужасовъ над?лала, чтобы было отъ чего умирать. Другое д?ло, еслибъ она вышла замужъ за какого-нибудь пажа или лакея, какъ это случается съ другими д?вицами, тогда, конечно, б?д? уже нельзя было бы пособить, но выйти за мужъ за такого прекраснаго рыцаря и дворянина, какимъ представили его намъ, такъ если даже это глупость, все же не Богъ знаетъ какая. И если в?рить словамъ моего господина, который стоитъ зд?сь и не позволитъ мн? соврать, то выходитъ, что такъ же какъ изъ монаховъ д?лаютъ епископовъ, такъ изъ рыцарей, особенно если они странствующіе, д?лаютъ императоровъ и королей.

— Ты правъ, Санчо, зам?тилъ Донъ-Кихотъ; странствующій рыцарь, при мал?йшей удач?, можетъ очень легко сд?латься величайшимъ владыкою въ мір?. Но прошу васъ, дона-Долорида, продолжайте вашъ разсказъ; вамъ осталось, если не ошибаюсь, разсказать горечь этой сладкой до сихъ поръ исторіи.

— Да, да, горечь! воскликнула графиня, такую горечь, въ сравненіи съ которой полынь покажется