— Томас!
Дышал он ровно. И она потрясла сильнее:
— Томас!
Щека прижата к полу, губы смяты. Однодневная щетина. Волосы растрепаны.
— Томас!
Он шевельнулся, было и тут же снова затих.
Она встала, оглядела его с ног до головы. Что же он за человек на самом деле? Сто раз ее мысли обращались к Томасу Хантеру, начиная с того дня, как он похитил ее ради ее собственной безопасности. Ради спасения мира — так он сказал. Что показалось бы полным бредом любому трезвомыслящему человеку.
Теперь-то она понимала. Он был особенным. Знал то, чего не мог знать, и готов был рисковать жизнью, защищая это знание.
На личном уровне — защищая ее. Спасая ее.
Моника взглянула на камеру слежения. Смотрят, конечно же. И слушают.
Подойдя к раковине, она зачерпнула лабораторным стаканом воду из тазика (проточной воды внутри горы не имелось, во всяком случае, ее не было в этой комнатушке), сдернула с вешалки полотенце и вернулась к Томасу. Намочила полотенце и осторожно протерла ему лицо и шею.
— Очнись, — прошептала. — Давай, Томас, пожалуйста, ты мне нужен в сознании!
Она побрызгала водой ему на голову, лицо, плечи, еще раз потрясла. Он шевельнул губами, сглотнул. Веки, наконец, дрогнули и приоткрылись.
— Это я, Моника.
Он скосил на нее глаза, расширил их и снова закрыл. Застонал и попытался встать.
Она потянула его за скованные руки, надеясь помочь. Кое-как он подобрал под себя колени — толку от ее помощи было мало, однако он и сам был полон решимости. И, в конце концов, изловчился сесть.
— Ты в порядке? — спросила она.
Глупый вопрос.
— В меня выстрелили, — сказал он.
— Ранили?
Но крови на его одежде она не видела!
— Нет. Просто усыпили.
Он покрутил шеей, сглотнул.
— Тебе нужно лечь. Давай-ка я помогу.
— Я только встал.
— У меня есть матрас.
— У нас нет времени. Как только они поймут, что действие наркотика кончилось, тут же явятся. А нам надо поговорить. Ты можешь снять с меня наручники?
Она посмотрела на них:
— Как?
— Ладно, брось. Черт, у меня в голове что-то…
Он вдруг вытаращил глаза.
— Что? — встревожилась она.
— Я не видел снов!
— Опять эти сны. Что они такое — понять невозможно, но, конечно, нечто большее, чем обычные сны.
— Наркотик, — сказала она. — Может, это он повлиял?
Он заговорил так, словно и впрямь грезил наяву:
— За эти две недели я в первый раз не видел сна. Находясь здесь, я имею в виду. Там-то я не видел их пятнадцать лет, потому что ел плоды рамбутана.
— Рамбутана, — эхом повторила она.
Стоит на коленях, в наручниках, в белой подземной темнице… мир погибает от вируса, носящего ее имя… а он рассуждает о каких-то плодах!
— Мы думаем, что ты можешь быть связана с Рашелью, — сказал он. Некоторое время пристально смотрел на нее. Потом отвернулся и пробормотал себе под нос: — Черт, черт. Полное безумие.
С чего он взял, что она может быть связана с Рашелью, Моника не поняла, но в данный момент значения это не имело — возможно, он просто еще не пришел в себя. Значение имело то, что он, похоже, был единственным человеком, способным ее отыскать. Она снова бросила взгляд на камеру. Нужно быть осторожнее.
— Нас слушают. Сядь на мою постель и прислонись спиной к стене.
Вроде бы понял. Она помогла ему дойти до матраса, он сел и вытянул скрещенные ноги.
— Если будем говорить тихо, нас не услышат, — сказала она, садясь рядом.
— Ближе, — велел он.
Она придвинулась, так, что колени их почти соприкоснулись. И спросила:
— Как ты меня нашел?
Он посмотрел на нее, потом отвел взгляд:
— Сначала — о вирусе. Его рассеяли.
— Я… я знаю, — сказала она. — Насколько все плохо?
— Плохо. Двадцать четыре аэропорта. Он распространяется беспрепятственно.
— Аэропорты не закрыли?
— Это не замедлило бы его продвижения настолько, чтобы оправдать панику. — Голос Томаса зазвучал тверже — действие наркотика заканчивалось. — Когда я улетал из Вашингтона, о существовании вируса знали только правительства зараженных стран. Но тайной эта информация останется недолго. Мир узнает о вирусе в ближайшие несколько дней.
Она тихо выругалась по-французски:
— Поверить не могу, что это и впрямь произошло! Мы ведь приняли все меры предосторожности. Вакцину нужно было не просто нагреть до определенной температуры, но еще и продержать в таком состоянии два часа. Час и пятьдесят минут или два часа и десять минут — и мутация не сохранилась бы.
— Это не твоя вина.
— Возможно. Но ты ведь знаешь, что моя вакцина была на самом деле вирусом, который…
— Да, я все знаю о твоей вакцине: ты говорила мне это еще в Бангкоке. Блестящее решение кое- каких серьезных проблем. Если тут и есть чья-то вина, так только моя. Именно я поведал миру, каким образом твоя вакцина может превратиться в вирус.
— Узнав об этом из снов…
— Да. В которых ты связана с Рашелью.
О снах ей с ним сейчас говорить не хотелось. Он смотрел на нее как-то странно всякий раз, когда упоминал о ее связи с Рашелью.
Она сменила тему и понизила голос до шепота:
— Они знают, кто за этим стоит? Знают, где мы?
— Франция замешана. Во всяком случае, какие-то гады из французского правительства. Это пока основная теория. Свенсон действует не один — он отвечает за вирус, но их там целая компания. Они называют себя «Новая Лояльность» и требуют ядерное оружие у всех владеющих им стран в обмен на антивирус.
— Кто же на это согласится?
— Уже согласились, — сказал он. — Китай и Россия. Соединенные Штаты готовятся. — Он заморгал глазами, как бы намекая, что это не совсем так. — И другие тоже. С Израилем могут возникнуть проблемы, но при должном нажиме и он, скорее всего, уступит. Смерть всего населения страны — главный козырь, побивающий любые доводы. Все упирается в антивирус.
— Как мой отец? Его компания ищет выход?
— Твой отец в Бангкоке кричит караул, но, кроме попыток найти антивирус, сделать может немногое.
