спецназ, потому что это вообще прирожденные убийцы. Но на самом деле круче всех простой русский матрос: он ходит в ботинках, а мы носим сапоги, как дураки какие-то. Свои понятия о крутизне у «краснопогонников»: для них «мазуты», то есть чернопогонники, существа второго сорта. А солдаты и сержанты ВВС? Ты, может, два года дерьмо черпал, зато – в авиации! А «караул спецсопровождения», что охраняет мобильные ракетные комплексы и должен, едва заподозрив неладное, стрелять боевыми?.. А ребята из фельдъегерско-почтовой службы, к машине которых вообще подходить нельзя, иначе они просто обязаны убить тебя на фиг?..
А если ты, скажем, танкист?
Или снайпер?
Или умелый сержант пехоты, силами одного отделения способный насмерть примучить танк во чистом поле, отловить по кустам воображалу-снайпера и утопить в луже самого водоплавающего матроса?
Кто не уважает пограничников? Трудно найти служивого, который не уважал бы пограничников. Но когда все примут на грудь по полбанки, может так оказаться, что подводники круче. А саперы еще круче. А кавалерист из «голицынского полка» вообще гусар летучий. А кто «зону» охранял, тот знает, почем фунт лиха. А слабо два года в стройбате выдержать?!.. И так до бесконечности.
Разобраться в этой путаной табели о рангах невозможно. Все в той или иной степени действительно крутые. Всех с первого дня службы накачивают: вы особенные, вы лучшие, вы никого не боитесь. Если у бойца есть мозги, это пойдет ему на пользу. Он сопоставит «накачку» с реальностью, увидит, в чем сила его воинской профессии, а где слабые места – и станет взаправду крут.
Если у бойца нет мозгов, дело плохо.
К сожалению, боец без мозгов – весьма распространенное явление.
Как бы вам так объяснить популярно, чтобы не обидеть десантников, танкистов, погранцов, матросов, а особенно моего друга литературоведа Женю Х., который десантник и пограничник одновременно… К слову, возьмем литературу. Мы с Женей публикуемся оба лет с четырнадцати. Успешно зарабатываем этим на жизнь. Но мы не считаем себя лучше вас оттого, что делаем тексты, а вы, менеджеры хреновы (торгаши несчастные, охранники фиговы и прочие системные администраторы), двух слов не можете связать и «значок» пишете через «ё». Мало ли, кто чем занимается. Важна не сама профессия, а то, насколько ты в ней хорош. Тем не менее, мы регулярно встречаем авторов, заявляющих «Я – писатель!» и глядящих такими орлами, будто «писатель» это Человек С Большой Буквы Пэ. Вы, может, удивитесь, но в России писателей как грязи, десятки тысяч (!), и они издают тонны макулатуры. Одних фантастических романов в год выходит до тысячи (из них читать имеет смысл полсотни, не бльше). Что теперь, всю эту ораву писателей – в задницу целовать? Нет, конечно, их оценивают по качеству текста. Хорошо пишешь – молодец. Плохо – молчи в тряпочку. Простой дворник куда ценнее для Родины, чем ты, никчемный бумагомарака.
Заявляю ответственно: безмозглых писателей в процентном отношении ровно столько же, сколько безмозглых артиллеристов. Дураки вообще распределяются по миру ровненько, их везде примерно одинаковый процент, от помойки до Кремля. Что характерно, и на помойке, и в Кремле дольше продержится самый хитрый дурак, вот и вся арифметика. Ну, и высшее образование маскирует природную дурость.
Конечно, есть места, где дуракам живется вольготнее, где им легче выбиться в люди, и где они, соответственно, заметнее. Чего греха таить, одно из таких мест – армия.
Поэтому в армии выпячивание своих несуществующих достоинств цветет махровым цветом. Только в Вооруженных Силах можно услышать гордое: «Мы – смертники!». Это значит, мы – лучшие. Со «смертничеством» в армии носятся как с писаной торбой. Просто какой-то языческий культ. Чем меньше твое подразделение должно, по штабным расчетам, жить в бою, тем ты круче. Ходишь гордый и всем твердишь: я – смертник, уважайте меня! Не раз, слушая подобную трепологию, я думал: тогда настоящим русским воинам положено кидаться под натовские танки и грызть зубами гусеницы. А мы, значит, со своей фигней массового поражения – лохи и трусы. Никаких шансов помереть героями.
Что еще можно подумать, если наезд десантника на артиллериста обычно подразумевает: я же в натуре камикадзе, а ты кто?..
А я парень из ББМ. Я авианосец утопить могу, если он случайно в Днепр заплывет. Моя мина взлетает так высоко, что пугаются самолеты. Но я уважаю прицепных артиллеристов – знаю, в каких зверских условиях они трудятся на полгоне. И ракетчиков уважаю, у них работа страшная, не дай бог топливо прольется. А еще я однажды случайно видел издали пехоту и запомнил, у кого действительно служба смерти подобна. И я уважаю десантников – хотя бы за то, что прыгают с парашютом, – только пусть будут поскромнее. Мало ли, что их научили убивать людей голыми руками. Это еще не повод задирать нос и гнуть пальцы в сторону Бригады Большой Мощности.
На зимних квартирах ББМ жила с десантом душа в душу. Точнее, мы старательно не мешали друг другу. Три этажа казармы над нами занимал десантно-штурмовой батальон. Отношения с ним были выяснены раз и навсегда. Из поколения в поколение штурмовики передавали завет: с самоходчиками не связываться, лучше их вообще не замечать. То же самое говорили наши деды про ДШБ. Потому что в ходе того выяснения отношений штурмовики самоходчиков отдубасили сурово, но наши уползли с поля побоища сами, а десант своих поединщиков – выносил. Была засчитана боевая ничья. Ко дню моего прихода в ББМ перемирие держалось третий год, и никто не собирался его нарушать.
А вот подружиться мы не смогли. У нас были приятели среди ракетчиков и зенитчиков, но только не в десанте. Мы даже в курилке не общались. Не помню случая, чтобы десантник вообще с кем-то чужим заговорил.
ДШБ здорово мешал нам спать под утро, но тут уж они не виноваты. В ББМ подъем и отбой были на полчаса позже, чем в остальных Вооруженных Силах. Чтобы мы не успевали добежать до женского общежития, которое в одиннадцать вечера баррикадировалось наглухо.
Если глядеть со стороны, десантники производили, конечно, странное впечатление. То в ДШБ застрелится кто, то просто драка такая, что потолок трясется. Еще у них была манера при замене постельного белья скатывать его в огромные тюки и кидать из окон вниз. Каждый раз грохот стоял, как на стрельбах. И еще после десантников на территории валялись патроны. Невозможно подпалить мусорную кучу, обязательно из нее вылетает. Гильза в одну сторону, пуля в другую. А мы, артиллеристы, ценим покой и тишину.
В поле мы лечили от задирания носа десантуру, у которой труба пониже, дым пожиже. Но десантные пушкари тоже были какие-то загадочные. На следующем полигоне, когда мой призыв возьмет власть, мы попробуем наладить контакт с их старослужащими – и не поймем друг друга вообще. Десантные деды для пущей солидности расскажут, как прошлой ночью молодому солдату пару ребер сломали. Мы брезгливо сморщимся. Они, гордо: наш дивизион рассчитан на тридцать минут боя! Мы им открытым текстом: нашли, чем гордиться!
