Рассказы из Пушкинского дома

пистолет и закричал, бросаясь вперед:

— Помогите ему! Неужели я нанес тяжелую рану? — Потом зашатался и растерянно произнес: — Я ранен, и, кажется, не легко…

Секунданты едва успели подхватить его.

Чернова отвезли в скромную квартиру Семеновского полка. Приходя в себя, мучаясь от страшной боли, он беспокойно спрашивал:

— Жив ли Владимир? Я не желаю ему смерти и мучений.

Доктор Н. Ф. Арендт, вызванный к обоим, осмотрев раненых, не дал надежды на выздоровление ни того, ни другого.

Описание дуэли было составлено неким Н. П. Пражевским для матери Новосильцова и позже случайно обнаружилось в бумагах архимандрита, настоятеля Ростовского монастыря.

Декабрист Е. П. Оболенский вспоминал в мемуарах, что «близкая смерть положила конец вражде противников. Каждый из них горячо заботился о состоянии другого». Прощаться с К. П. Черновым, «выразить ему сочувствие к поступку благородному» приходили и члены общества, и многие другие. Рылеев не покидал умирающего брата. А. И. Якубович, кавказский герой, прославившийся необыкновенной храбростью в стычках с горцами, у постели Чернова произнес прочувствованно-патетическую речь. В небольшой передней новоприбывшие с волнением спрашивали: «Что, как? Есть ли надежда?»

Свое прощание с Черновым описал находившийся при нем до последней минуты Е. П. Оболенский: «Я вошел и, признаюсь, совершенно потерялся от сильного чувства, возбужденного видом юноши, так рано обреченного на смерть; кажется, я взял его руку и спросил: как он себя чувствует? На вопрос ответа не было. «Много лестных слов, не заслуженных мною…» — сказал мне умирающий. В избытке сердечного чувства, молча пожал я ему руку, сказал ему то, что сердцем выговорилось в этот торжественный час, хотел его обнять, но не смел коснуться его, чтобы не растревожить рану, и ушел в грустном раздумье».

Оба участника дуэли скончались почти одновременно. Графиня Орлова привезла тело сына в Москву, в родовой фамильный склеп. В Петербурге катафалк Новосильцова провожал «похоронный поезд» из нескольких десятков пышных карет с гербами и лакеями в ливреях. За приспущенными занавесками ехала вся петербургская аристократия…

А члены тайного общества решили пойти пешком за гробом своего товарища, превратить похороны в политическую демонстрацию. То, что произошло на кладбище, — результат продуманной, широко развернутой кампании. Организаторы ее — К. Рылеев, А. Бестужев, В. Кюхельбекер и Е. П. Оболенский, по его собственным словам, в эти дни «ежедневно» встречавшийся с Кондратием Федоровичем, — разослали многочисленные приглашения на похороны «лицам с определенной общественной репутацией». В их число, конечно, вошли, прежде всего, те, кто были известны прогрессивными убеждениями или оппозиционным отношением к правительству.

Декабристы, в основном небогатые и незнатные дворяне, остро ощущали понятие чести как признание ценности и общественной значимости личности. Истинная, а не показная дворянская честь была одним из условий вступления и в тайное общество.

«Союз благоденствия» (одна из ранних декабристских организаций. — Л. Д.) «приглашал… всех, кои честною своею жизнью удостоились в обществе доброго имени» — так было записано в его Уставе.

Слухи о дуэли, ее причинах и печальном конце вызвали необыкновенное возбуждение в Петербурге. Имя скромного подпоручика было у всех на устах. «Эта дуэль — человека среднего класса общества с аристократом и флигель-адъютантом — явление знаменательное, свидетельствующее, что и в среднем классе есть люди, высоко дорожащие честью, своим добрым именем», — всюду говорил Рылеев.

27 сентября от казарм Семеновского полка к Смоленскому кладбищу двинулась огромная похоронная процессия. Длинная вереница растянулась по улицам. «Страшная толпа», «что-то грандиозное», «небывалое», «великолепные похороны», — говорили назавтра о проводах Чернова. Через Фонтанку по Гороховой, Адмиралтейскому бульвару, мимо Сената и Синода, по Исаакиевскому мосту на Васильевский остров к Голодаю, прорезав насквозь весь город, безмолвно шли тысячи людей. (Какой символический путь был проделан погибшим Черновым и его товарищами!) Необыкновенное зрелище поражало всех. Прохожие, всадники, коляски, кареты останавливались надолго. Застывали в недоумении жандармы. Шли офицеры Семеновского полка, штатские во фраках и сюртуках, друзья, знакомые Чернова и люди никогда не видевшие его. Е. П. Оболенский точно определил значение события: «Все, что мыслило, чувствовало, соединилось тут, безмолвно сочувствуя тому, кто собою выразил общую идею, сознаваемую каждым — идею о защите слабого против сильного, скромного против гордого».

Рядом с Рылеевым и Оболенским в траурной толпе шли братья Бестужевы, Кюхельбекер, Якубович, Каховский, Батеньков, Штейнгель и другие — те, кто в скором времени примут участие в организации восстания.

После прощания семеновских офицеров с их однополчанином, с трудом пробравшись сквозь плотно сомкнутую толпу, у свежей могилы встал Вильгельм Кюхельбекер. Глядя на людей и не видя их, начал громко читать стихи. Голос его дрожал от негодования:

Клянемся честью и Черновым:
Вражда и брань временщикам,
Царей трепещущих рабам,
Тиранам, нас угнесть готовым!
Нет, не отечества сыны
Питомцы пришлецов презренных!
Мы чужды их семей надменных, —
Они от нас отчуждены…
Там говорят не русским словом,
Святую ненавидят Русь;
Я ненавижу их, клянусь,
Клянусь и честью и Черновым!
На наших дев, на наших жен
Дерзнет ли вновь любимец счастья
Взор бросить, полный сладострастья, —
Падет, Перуном поражен.

Под «временщиками» автор подразумевал не только прежних царских фаворитов, но и нынешнего «змия» Аракчеева, которого Рылеев называл «неистовым тираном». «Презренные пришлецы» — это Сакены, Дибичи, Бенкендорфы, Нессельроде… Засилье иностранцев вызывало протест передовой части русского общества и, конечно, декабристов. «Главные места в государстве вверены иностранцам, не имеющим никакого права на доверие народное», — писал М. С. Лунин. «Пришлец» и главный тиран — император Александр I, сын Павла I и принцессы Вюртембергской, внук герцога Гольдштейн-Готторпского и принцессы Ангальдт-Цербстской.

А. С. Пушкин любил напевать сатирическую песню, сочиненную Рылеевым и А. Бестужевым: «Царь наш немец русский…»

Стихи «На смерть Чернова» представляли погибшего как «священный образец» чести, как верного сына отечества. И открыто объявляли, что уже существует патриотическая сила, способная противостоять тиранам, она объединена и готова действовать: «Мы клянемся», «мы чужды их». Чтобы представить силу впечатления от слов: «Вражда и брань временщикам… тиранам…», надо вспомнить, что древнерусское слово «брань» означает «битва», «бой». Собравшиеся поняли открытый призыв: «Бой — тиранам!».

Оглядывая возбужденные лица людей, Штейнгель сказал:

— Поразительно. Это какой-то новый, доселе небывалый дух общей идейности.

— Напрасно полагали, что у нас нет общего мнения. Вот оно! — воскликнул Александр