знаменитой пушкинской эпиграмме князь был аттестован как «холопская душа» и «просвещения гонитель»… Рядом сидели А. X. Бенкендорф (будущий шеф жандармов) и великий князь Михаил Павлович. Николай I не постеснялся назначить членом Следственного комитета представителя царствующей семьи. Родной брат царя оказался судьей декабристов, выступавших за уничтожение самодержавия. Председательствовал военный министр А. И. Татищев. Среди членов комитета Грибоедов заметил еще одно знакомое лицо — делопроизводителя Андрея Ивановского и вспомнил, что встречался с ним на собраниях Общества любителей российской словесности.
Посыпались первые вопросы. Они были пространны, и, пока генерал Левашов задавал их, Грибоедов мог продумать ответ, сообразить, где таится подвох. Потом Левашов внушительно произнес:
— Комитет требует показаний ваших о том, в чем именно состояли смелые насчет правительства суждения, что находили вы вредным в правительстве и в чем заключались желания ваши лучшего.
Это был главный вопрос. Ответчика, должно быть, рассчитывали поймать именно на нем. Но Грибоедов, видимо, ждал его. За долгие дни заключения понял, что зря сказал на первом допросе о «смелых суждениях». Скажешь, о чем судили, спросят: с кем? Ждут новых фамилий. Он вспомнил совет Любимова и ответил:
— Суждения мои касались до частных случаев, до злоупотребления местных начальств, до вещей всем известных… Я не способен быть оратором возмущения, терпеливо ожидая времени, когда моя служба или имя писателя обратят на меня внимание… правительства, перед которым я был бы еще откровеннее.
Стоп! Вот это сказал напрасно: «Был бы еще откровеннее». Могли спросить: что он имеет в виду? И тогда…
Не спросили.
Затем начался второй круг однотипных вопросов. По документам следствия теперь видно, что они имели целью сбить допрашиваемого с толку и поймать на противоречиях.
Снова говорил Левашов, мягко, убежденно, как будто сожалея, что обвинение так явно…
— По показанию Оболенского, вы дня за три до отъезда из Петербурга решительно были приняты в члены тайного общества. Объясните: какое вам дано поручение насчет приготовления умов к революционным правилам в кругу вашего пребывания и распространения членов общества?
Ответ Грибоедова дает представление о том, как был коварен вопрос и как умно поэт построил свою защиту. Он понял, что главным было не столько упоминание о показаниях Оболенского, сколько то, что за ним следовало. Генерал сказал: «В кругу вашего пребывания». То есть на Кавказе! Вот где была ловушка!
Допрашиваемый внезапно снова увидел лицо Ивановского. Оно выражало участие. И Грибоедов нашел выход! Медленно, как бы недоуменно раздумывая, начал:
— Не могу постигнуть: на каких ложных слухах он это основал? — И потом, словно вспомнив, уверенно продолжал: — Не на том ли, что меня именно за три дня до моего отъезда приняли членом в Общество любителей российской словесности, которое под высочайшим покровительством издает известный всем журнал «Соревнователь»…
Ивановский-то знал, что Грибоедов был принят в него не за три дня до отъезда, и мог поправить, но промолчал. Многие документы, а также воспоминания декабристов свидетельствуют, что делопроизводитель во время следствия незаметно для судей, но упорно пытался помогать арестованным, особенно Грибоедову, как автору любимой им комедии «Горе от ума». Составляя заключения по делу обвиняемых, «забывал» упомянуть о наиболее уличающих показаниях, бывал тайным посредником в переговорах декабристов с их друзьями и родственниками на воле.
Умелый ответ Грибоедова снял опасный первый вопрос и окольным путем увел от второго, не менее опасного. Таким образом, ни одной прямой улики судьи против Грибоедова не обнаружили. Выходило, что членство в литературном обществе было спутано с членством в тайном.
Следственный комитет 25 февраля постановил его освободить. Однако резолюция Николая I была иной: «Коллежского асессора оставить пока у дежурного генерала». Почему? Видимо, потому, что царь все ждал известий с Кавказа, они решали все. Снова потянулись дни заключения. Но капитан гауптвахты, питая слабость к ее старожилам, разрешал переписку, свидания с друзьями и даже украдкой водил Грибоедова и Завалишина в кондитерскую Лореды на углу Невского и Дворцовой площади. В задней комнате не торопясь ужинали, потом Грибоедов подолгу музицировал. И думал…
Он думал о том, что Александр Бестужев, Рылеев, Бестужев-Рюмин, Пестель своими показаниями спасали его и других, не названных, о которых комитет так и не узнал. С удовлетворением вспоминал, что сам никого не назвал, не запутал в дело. Но томился тягостным предчувствием. Что ждет милых его сердцу Одоевского и Кюхельбекера?
В мае Николай I получил наконец долгожданную депешу с Кавказа. В депеше Меншикова сообщалось, что на Кавказе спокойно, «нравственные расположения войск весьма хороши… Генерал Ермолов обращает стремления войск на предметы служебные». Император вздохнул свободнее.
В сущности, это был оправдательный документ для Грибоедова, хотя он и не был в нем упомянут. Версия о том, что Грибоедов — кавказский связной между заговорщиками, разрушилась. На высочайшее утверждение снова подается резолюция А. А. Ивановского, отложенная императором до известий с Кавказа: «Коллежский асессор Грибоедов не принадлежал к обществу и о существовании оного не знал. Показание о нем сделано князем Евгением Оболенским со слов Рылеева; Рылеев же ответил, что имел намерение принять Грибоедова, но, не видя его наклонным ко вступлению в общество, оставил свое намерение. Все прочие членом его не почитают». Ивановский в своем заключении не напомнил о показании Трубецкого и словах тех арестованных, которые как раз «почитали» Грибоедова членом общества (Н. Н. Оржицкого, А. Ф. Бриггена).
И в начале июня царь подписал приказ о его освобождении с «очистительным аттестатом». Если бы у Николая I не было упорного желания выяснить роль Грибоедова именно в Кавказском корпусе и наличия там общества, следствие могло пойти иначе. Например, могло заняться подробно разъяснением открытой фразы Рылеева о сочинителе «Горя от ума»: «Он наш». Кто знает, чем бы оно тогда кончилось! Но Следственный комитет, подчиняясь высочайшей воле, по отношению к Грибоедову отрабатывал только одну версию…
Через несколько лет, в 1828 году, Грибоедов сказал одному из высокопоставленных чиновников загадочную фразу: «Великая тайна умерла вместе с Пестелем и Сергеем Муравьевым». Значило ли это, что тайное общество до конца не было уничтожено, что со смертью вождей потеряны лишь нити, тянувшиеся с мест к организационному центру? И что знал об этих связях Грибоедов?
Многие факты и документы свидетельствуют о крепкой идейной связи декабристов и Грибоедова, о том, что поэт знал о существовании тайного общества и его программе. Однако план вооруженного восстания он критиковал, считал недостаточно надежным для полного успеха. «Сто прапорщиков хотят перевернуть государственный быт России», — с усмешкой говорил автор «Горя от ума».
Родственник Грибоедова Д. А. Смирнов, интересовавшийся отношением поэта к тайному обществу, однажды прямо спросил об этом старого сенатора А. А. Жандра, одного из самых близких друзей Грибоедова:
— Очень любопытно, Андрей Андреевич, знать настоящую действенную степень участия Грибоедова в заговоре четырнадцатого декабря.
Тот ответил:
— Да какая степень? Полная.
— Полная?
— Разумеется, полная. Если он и говорил о ста человеках прапорщиков, то это только в отношении к исполнению дела, а в необходимость и справедливость дела он верил вполне.
Так была заполнена еще одна страница биографии А. С. Грибоедова.
В ТО УТРО СОЛНЦЕ НЕ ВЗОШЛО…
