Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь, я нашел бы средство сохранить поэта-товарища, достояние России».
Данзас средства такого не нашел и свою грудь не подставил…
В четвертом часу дня Пушкин и его секундант сошлись в кондитерской Вольфа и Беранже на углу Невского проспекта и набережной Мойки. Оттуда они отправились в санях по направлению к Троицкому мосту.
День был холодный, ясный. На Неве стояли высокие в две стороны деревянные катальные горы, украшенные елками и цветными бумажными лентами. Масса простого люда собралась на гулянье. Съехалась и петербургская знать — покататься в расписных санях. Мороз усиливался, и некоторые кареты уже возвращались. Знакомые весело раскланивались с Пушкиным, не догадываясь, что он едет к месту поединка…
Недоезжая Троицкого моста сани съехали на Неву и помчались по блестящему, раскатанному льду.
— Эй, родимые, гните ножки по беленькой дорожке! — удало вскрикивал извозчик, подстегивая лошадей.
— Не в крепость ли ты везешь меня? — усмехнувшись, спросил Пушкин своего секунданта.
— Нет, через крепость на Черную речку самая близкая дорога. Быстрее доедем, — рассудительно ответил Данзас.
Он, по неопытности или за отсутствием времени, не предупредил ни Спасского, домашнего врача Пушкиных, ни лейб-медика Арендта, жившего рядом на Мойке, чтоб те до вечера не выходили из дому. Забыл нанять карету на случай тяжелого ранения. Но не беспокоился. Стремился лишь вовремя достигнуть назначенного места, не опоздать!
Перелистаем характеристики лицеистов, составленные их преподавателями, директором и гувернерами.
Пущин: «Счастливые способности, соединяет понятливость с рассуждением, благородство, воспитанность, чувствительность с мужеством суть отличительные свойства».
Кюхельбекер: «Много таланта, много сердца и много чувства».
Данзас: «Злобен, дерзок, нерадив… Или вовсе не имеет способностей, или они еще не развились в нем».
И именно он оказался с Пушкиным в его страшный час…
Сани летели мимо Петропавловского собора, комендантского дома, позади остался кронверк. О чем думал Пушкин? Эти места наверняка напомнили ему тогда о горестных событиях.
9 лет назад, в весенний праздник водосвятия, Пушкин с Вяземским пошли бродить по крепости и бродили два часа. Много было странного, мрачного и грозно-поэтического в этой прогулке по крепостным валам. Друзья искали место казни Рылеева и его товарищей. Нашли несколько щепок от виселицы…
Солнце опускалось. Вот уже и Каменный остров, великолепный дворец — бывшая загородная резиденция Александра I. Летом на фоне зелени так прекрасны мраморные скульптуры… Теперь в белом снегу среди голых деревьев старого парка неподвижно и зловеще высились фигуры, укутанные в темную рогожу, обвязанные веревками…
Промелькнули и светлые памятки: густо-красная часовня Иоанна Предтечи — здесь Пушкины крестили троих детей; и красивая дача Миллера осталась позади, где родился первый сын, «рыжий Сашка».
Приближался конец пути. Потянулись пустые домики, крестьянские избы. Может быть, на Черной речке с ликующим визгом носились мальчишки и было слышно, как они «коньками звучно режут лед».
Оба противника приехали почти одновременно. Пушкин выбрался из саней. Снегу было по колено. Он лег на него и начал свистать.
Данзас и Д’Аршиак, секундант Дантеса, нашли удобное для дуэли место саженях в полуторастах от Комендантской дачи. Крупный густой кустарник окружал здесь небольшую площадку и скрывал ее от глаз прохожих и извозчиков, оставленных на дороге.
Секунданты утаптывали дорожку длиной в двадцать шагов. Дантес ловко помогал им, перебрасываясь с Д’Аршиаком короткими фразами. Барьеры обозначили шинелями. Пушкин, закутанный в медвежью шубу, сидел на сугробе и молча ждал. Наконец все было готово, пистолеты заряжены, противники расставлены.
Разрумянившийся на морозе Данзас махнул шляпой. Дуэлянты начали сходиться.
Пушкин пошел быстро и, почти достигнув барьера, стал целиться.
Он опоздал на секунду.
Дантес, не дойдя до барьера, выстрелил первым.
Смертельно раненный, Пушкин упал. Но, собрав силы, приподнявшись, сделал свой выстрел. Его пуля попала в левую руку противника, которой тот прикрыл грудь, и лишь слегка контузила Дантеса.
Пушкин потерял сознание и, лежа на снегу, истекал кровью.
Врача на месте дуэли не было. Данзас не позаботился об этом. В санях везти тяжелораненого было невозможно. И Данзас принужден был воспользоваться каретой Дантеса. Она медленно повезла поэта по той же дороге назад: через Каменный, Аптекарский, Городской острова, по Троицкому мосту через сверкающую потешными огнями, холодно застывшую Неву…
На Невском тьма была идущих и едущих. Сумерки уже опустились на город. По набережной Мойки мчались кареты, и веселый свет их хрустальных фонарей бежал радугой по снегу…
Пушкина положили в кабинете. Врачей разыскали не скоро. Осмотрев рану, Арендт заключил: надежд на выздоровление нет. Двое суток раненый жил с ощущением приговоренного к смерти. Мучительную боль переносил с необыкновенной твердостью. Сам тер себе виски льдом, накладывал на живот припарки. Рядом с ним постоянно находились Жуковский, Вяземский, Даль. Приезжали прощаться близкие.
Поэт лежал на диване лицом к книгам. «Друзья» все были здесь, рядом. Имена их блестели на корешках: Ломоносов и Шекспир, Вольтер и Радищев, Державин и Байрон, Крылов, Грибоедов, Гнедич, Баратынский… Тут же и безымянное издание — мистерия «Ижорский». Ее автор Кюхельбекер разделил судьбу декабристов. Он далеко от Петербурга — «лицейской жизни милый брат» Вильгельм, которого так ждал тогда в ссылке, в Михайловском.
Кюхельбекер в ссылке. С ним успел проститься — случайно, на маленькой станции увидел среди арестантов, худого, бледного… С другими не успел. И уже не успеет…
Дельвиг умер; Жанно, «первый» и «бесценный друг», — в Сибири.
— Жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского, — тихо произнес он вслух, — мне было бы легче умирать…
Когда боль становилась невыносимой, Пушкин говорил прерывисто:
— Нет, мне здесь не житье: я умру… да, видно, уж так надо…
Терял сознание. Потом открывал глаза и снова видел книжные полки. Книги теснились вокруг него, словно желали помочь, поднять. Полки, наклоняясь, подставляли свои деревянные плечи… Пушкин сжал руку Даля, потребовал в беспамятстве:
— Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше — ну, пойдем!
Очнувшись, выговорил:
— Мне было пригрезилось, что я с тобой лезу вверх по этим книгам и полкам, высоко и голова закружилась…
Последние минуты приближались. Пушкин вдруг раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал:
— Кончена жизнь.
Даль недослышал, спросил тихо:
