приподняли его в крепостных воротах. 23?летний Бестужев не хотел расставаться с жизнью, которую только начал. Он насилу шел, и Сергей Муравьев обнял друга.
Они увидели сумеречный рассвет и самое страшное из всего окружающего — виселицу. Позорная смерть…
— Как разбойников… — горько сказал Муравьев-Апостол.
Пестель с большим присутствием духа произнес:
— Ужели мы не заслужили лучшей смерти? Кажется, мы никогда не отвращали чела своего ни от пуль, ни от ядер. Можно было бы нас и расстрелять.
Священник Мысловский подошел к «преступникам» с крестом и последними напутствиями. Может быть, он еще пытался утешить их и себя надеждой? Священник не верил, что казнь свершится. В крепости, посещая узников, намекал на помилование туманной фразой: «Конфирмация-декорация».
Они уже приготовились. Но казнь не начиналась. Один из ломовых извозчиков, везший для виселицы перекладину, где-то застрял. И так и не прибыл на место. После ходили слухи в Петербурге о том, что извозчик, сочувствуя декабристам, будто бы намеренно, надеясь спасти их, ночью сбросил с телеги проклятый столб и скрылся…
Пока рубили новую перекладину, павловские гренадеры по приказу петербургского военного генерал- губернатора П. В. Голенищева-Кутузова отвели смертников в крепостную церковь, где они выслушали при жизни погребальное отпевание. По другой версии, их поместили на время в полуразрушенное Училище торгового мореплавания, находящееся вблизи вала. Там же стояли сколоченные заранее пустые гробы.
…Пятеро снова пошли на казнь. Их верхнюю одежду сорвали, бросили в костер и приказали надеть длинные белые рубахи с нагрудниками, на которых было написано: «Цареубийца». Но виселица все еще была не готова! Палач доказывал, что столбы очень высоки.
Полицмейстер громко прочитал решение судей:
— «Верховный уголовный суд по высочайше предоставленной ему власти вместо мучительной смертной казни четвертованием, определенной Павлу Пестелю, Кондратию Рылееву, Сергею Муравьеву-Апостолу, Михайле Бестужеву-Рюмину и Петру Каховскому, приговорил сих преступников за их тяжкие злодеяния повесить».
До нашего времени сохранилось несколько свидетельств о казни: рассказы В. И. Беркопфа — начальника кронверка Петропавловской крепости, Б. Я. Княжнина — петербургского обер-полицмейстера, полицейского офицера, воспоминания шефа жандармов А. X. Бенкендорфа, немецкого историка И. Г. Шницлера, писателя Н. В. Путяты и других. Эти свидетельства являются основным историческим источником, восстанавливающим общую картину и детали события, происшедшего 13 июля 1826 года. Казнь декабристов потрясла очевидцев, но запечатлелась по-разному в их сознании в зависимости от душевного состояния и от того, где находился свидетель: рядом с осужденными, эшафотом или дальше — среди собравшейся толпы. Однако, несмотря на некоторую противоречивость рассказов, во многом они дополняют друг друга и уточняют сведения о поведении приговоренных перед казнью, о настроениях петербургских жителей, сочувствующих осужденным, о гибели лучших людей России — истинных и верных сынов отечества.
Большинство очевидцев, оставивших свои воспоминания, упоминают двух палачей. Другие — не менее уверенно — одного. Заблуждение, отклонение памяти или ошибка? В Петербурге говорили, что для этой акции палачей выписали из Финляндии или из Швеции. В исторической литературе до сих пор считалось, что имена их неизвестны…
Редкая это была в России XIX века профессия — «заплечных дел мастера». Желающих не находилось. В Петербурге к началу 1818 года не было ни одного палача. И все-таки кто-то был нанят. Кто и когда? По специальному указу Сената предписывалось определять в звание палачей осужденных к розгам и ссылке, освобождая их от наказания, а имена держать в тайне.
Недавно историки обнаружили неизвестный ранее документ: «Дело о содержании заплечных дел мастеров». Из дела следовало, что 13 июля на кронверке Петропавловской крепости палачей было действительно двое. Названы и их фамилии: Козлов и Карелин, судимые ранее за кражу. Но самое главное заключалось в дате, которая стояла на документе. Дело было начато 22 декабря 1825 года в связи с определением на службу этих «мастеров».
Значит, через восемь дней после восстания, до суда и следствия, обещая жизнь Рылееву и Каховскому, обещая проявить милосердие, «много милосердия», так много, что «некоторые скажут даже слишком много», царь уже знал, что ему потребуются палачи! Нанял их загодя… Эти два палача и «трудились» в тот страшный день. Но к началу казни остался только один…
Нервничал Николай I в Царском Селе, опасался волнений в народе, беспорядков. Поэтому кронверк дугою окружали сводные батальоны пехоты, кавалерии, артиллерии. Нервничал гарнизонный военный инженер Матушкин. Наконец послали солдат в Училище торгового мореплавания за скамьями. Нервничал и священник Мысловский, с нетерпением и горячей верой ожидая гонца с помилованием, и, «к крайнему своему удивлению, тщетно».
В Петербурге давно не бывало казней. Последний раз — в 1764 году: на Сытном рынке казнили поручика Мировича, который сделал неудачную попытку освободить из Шлиссельбургской крепости заключенного там царевича Иоанна Антоновича. С тех пор не было казней, во всяком случае, открытых. Неужто сейчас будет? Нет, нет! В толпе тоже надеялись. Кто-то пустил слух, что у самого вала среди гвардейцев находится переодетый царь. Ждет сильного мгновения, чтобы выйти и поднять прощальную руку…
Осужденные тихо говорили между собой. Полицейский офицер, сопровождавший их к месту казни, вспоминал, что «они были совершенно спокойны, но только очень серьезны, точно как обдумывали какое- нибудь важное дело».
Из дальних лет пришел к нам еще один документ под названием «Рассказ самовидца». Листаю ветхие его страницы в Рукописном отделе. Имя рассказчика неизвестно. Запись была обнаружена в бумагах М. Я. Чаадаева, брата П. Я. Чаадаева, друга Пушкина, философа, публициста, члена одной из первых тайных организаций декабристов — «Союза благоденствия». М. Я. Чаадаев хорошо знал многих декабристов и, вероятно, уговорил человека, бывшего в числе зрителей на кронверке, записать свои воспоминания. «Самовидец», по-видимому, стоял недалеко от виселицы и близко видел осужденных. Очень ценно в его рассказе нигде более не встречающееся сообщение о трагической «жеребьевке»: «Преступники на досуге, сорвав травки, бросали жребий, кому за кем идти на казнь, и досталось первому — Пестелю, за ним — Муравьеву, а далее — Бестужеву-Рюмину, Рылееву и Каховскому».
Вот и палач, он приблизился. Но… Как вспоминал обер-полицмейстер Княжнин, «когда он увидел людей, которых отдали в его руки, людей, от одного взгляда которых он дрожал, почувствовав ничтожество своей службы и общее презрение, он обессилел и упал в обморок». Его сменил другой, Карелин.
5 часов 30 минут утра 13 июля 1826 года. Осужденных ввели на эшафот. Они приблизились друг к другу, поцеловались, пожали связанные руки. С высокого вала видно было крепость, костры, тусклую рябь невской воды и низкие тучи. Собиралась гроза. Она разразится в полдень… Палач натянул колпаки на лица, надел петли. Генерал махнул рукой. Барабаны заиграли «как для гонения сквозь строй».
Мысловский упал на колени, закричал:
— Прощаю и разрешаю!
Бенкендорф стиснул веки и лег ничком на шею коня.
Декабрист Розен в камере поднял кружку и выпил воду, не допитую Рылеевым…
Для двоих прервался бой барабанов. Трое — Рылеев, Каховский и Сергей Муравьев, — упав на помост, услышали его снова.
— Вешайте, вешайте снова скорее! — закричал Голенищев-Кутузов. Но… не оказалось запасных веревок.
Свидетели слышали, как там, у виселицы, поднимаясь, крикнули:
— И повесить-то порядочно не умеют…
— Обрадуйте вашего государя, что его желание исполняется, вы видите, мы умираем в мучениях…
Послали в лавки курьеров, но час был ранний, и лавки закрыты. Наконец добудились купца. «Операция была повторена и на этот раз свершилась удачно», — доносил начальник кронверка.
