отправился в обход длинного стола, огибая его по часовой стрелке.
Пиршество достигло апогея. Я то и дело заговаривал с едоками, но это было так же бесполезно, как предлагать токующему глухарю ознакомиться с правилами правописания. Носившиеся с подносами лакеи время от времени налетали на меня, грозя сбить с ног. Увертываясь от них, я в какой-то момент оступился, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и чудесным образом оказался утонувшим в нежно-розовом, пышном кринолине.
Я поднял глаза – над кринолином помещался изящный, затянутый в корсет стан, а выше – круглые обнаженные плечи, а еще выше – прелестное розовое личико некой удивленной блондинки. Падение было моей первой удачей за весь вечер.
Некоторое время после моих извинений мы мило болтали. Я успел пожаловаться на нелегкую долю волшебников, связанную с постоянным хранением тайн и секретов, и несколько раз приложиться к белой, ароматной, унизанной кольцами ручке, прежде чем дама возмущенно вскрикнула и моментально обо мне забыла, так как ее соседка, толстушка в зеленом бархате, выудила из тарелки моей собеседницы превосходный кусок жареного мяса. Попытки возобновить беседу увенчались неудачей – красавица была вынуждена с удвоенным вниманием защищать отвоеванную отбивную.
Это поражение меня добило. Раздавленный, уничтоженный, пошатывающийся от голода среди пирующих, измученный и отчаявшийся, я зашагал прочь.
У выхода из залы обнаружился Ларт, жующий куриную ногу. По коридору отдалялись женский смех и шелест юбок.
– Браво, – сказал Легиар, запуская костью в угол.
Я почти заплакал.
Лил холодный, почти осенний дождь. Дорога размокла; измученный жеребец из конюшни герцога едва перебирал тяжелыми, облепленными грязью копытами. Конь, по-видимому, знавал лучшие времена – его всадник, впрочем, тоже.
Покинув замок, Руал сначала метался, чтобы запутать погоню в ночном лесу, а дальше скакал, не разбирая дороги, всю ночь и половину следующего дня, задерживаясь только для того, чтобы напиться из придорожного колодца и напоить коня. Потом пришлось ненадолго остановиться – оба выбились из сил.
Руал торопился поскорее оказаться в безопасном отдалении от бешеного кабана, с которым был схож опозоренный герцог. Переночевав кое-как в мокром стогу и дав передышку лошади, он продолжил свой путь, который вернее было бы назвать бегством.
Дождь пошел на рассвете и до вечера лил, не переставая. Жеребец оступился на скользкой выбоине и охромел.
До сих пор Руал старался избегать людских поселений, опасаясь, что их жители могут передать его в руки герцога. Теперь, по-видимому, деваться было некуда – конь хромал все сильнее, а всадник два дня не держал во рту и маковой росинки. К тому же замок остался далеко позади – Руал надеялся, что погоня потеряла его след, да и владения герцога, в конце концов, не безграничны.
Поэтому, когда из стены дождя выступил вдруг уютный хуторок, обнесенный частоколом, Руал не стал сворачивать с дороги, как раньше. Конь оживился, почуяв жилье; Руал ободряюще похлопал его по шее и направился прямо к массивным воротам.
Ворота были заперты изнутри на засов. Руал отбил себе руки, прежде чем в ответ на его стук приоткрылось смотровое окошко и в нем замигал заспанный голубой глаз:
– Чего?
– Пустите на ночь честного и доброго путника, – сказал Руал, стараясь казаться как можно честнее и добрее.
Глаз обежал его с ног до головы, презрительно сощурился и спросил с неудовольствием:
– Сколько дашь?
У Руала не было за душой ни гроша, если не считать золотой статуэтки, тщательно запрятанной за пазуху. Поэтому он просительно улыбнулся и предложил:
– Я отработать могу.
Глаз моргнул, и смотровое окошко бесцеремонно захлопнулось.
– Погоди! – закричал испуганный Руал. – Погоди, поторгуемся!
Окошко приоткрылось опять, и владелец голубого глаза сообщил сквозь зубы:
– На базаре торгуются, ты, оборванец! А у нас хозяин бродяг всяких не держит!
– Позови хозяина, – сказал Руал быстро.
– Сейчас, – мрачно пообещал владелец глаза. – Только разгонюсь вот посильнее… А ну, пошел отсюда!
Руал попытался придержать захлопывающееся окошко – его больно ударили по пальцам.
Жеребец переминался с ноги на ногу за Руаловой спиной.
– Плохо дело, – устало сказал ему Руал.
Дождь усилился. Понемногу сгущались сумерки. Руал прижался щекой к окошку, пытаясь по слуху определить – здесь несговорчивый обладатель голубого глаза или уже ушел. Дождь заглушал все звуки, а щелей в воротах не было. Частокол вокруг поселения был высок и снабжен остриями по верхнему краю.
Руал снова заколотил в ворота – просто так, безнадежно.
К его удивлению, вскоре во дворе послышались голоса, среди которых выделялся уже знакомый. Оконце распахнулось, и другой глаз, пронзительный, карий, уперся Руалу в лицо.
