жалобно, и стало так тихо, как еще ни разу в моей жизни.
Потом в темноте вспыхнули сразу два мерцающих пятна – Ларт и Эст зажгли по огоньку. Комната понемногу осветилась.
Я подполз к порогу кабинета и увидел Орвина.
Он полулежал на полу, привалившись спиной к книжной полке. Запрокинутое лицо его почти касалось золотистых переплетов, и матовые отблески играли на этом осунувшемся, печальном, почти царственном лице. Ларт поднес к его глазам огонек, но глаза Орвина не дрогнули, он по-прежнему скорбно смотрел прямо перед собой, сквозь Ларта, сквозь хмурого Эста, сквозь глухо рыдающую Кастеллу.
– Все, – сказал Эст. И прикрикнул на женщину: – Перестань! Всем бы нам так умереть…
Она забилась в темный угол и всхлипывала там, зажимая рот черным шарфом.
Ларт постоял, перебрасывая огонек с ладони на ладонь. Потом вздрогнул, будто от толчка, и откинул портьеру с высокого стенного зеркала.
Зеркало было темным, оно не отражало ни Ларта, ни Эста, ни меня, скорчившегося под дверью. Ни книги, ни глобус, ни гобелены не отражались тоже. Зато отражался Орвин.
Он стоял лицом к нам, грустный и будто виноватый. Попытался улыбнуться, пожал неуверенно плечами, кивнул всем по очереди, прощаясь. Эст шагнул было к зеркалу, но Орвин покачал головой, отступая. Поднял руку, снова горестно улыбнулся, вздохнул и двинулся вглубь, в темноту, в небытие, и шел, и удалялся, пока не скрылся из виду вовсе. Поверхность зеркала дрогнула, и в ней отразились Ларт, Эст, комкающая шарф Кастелла и я, выглядывающий из-за спинки кресла.
Что-то негромко звякнуло – у книжной полки, где мгновение назад лежало тело Орвина, упал теперь на пол ржавый амулет Прорицателя.
Засов, горячий засов поддавался медленно, с трудом. За дверью ожидали.
Мальчишка с площади трясся, давя в кулаке гнилой помидор, и выкрикивал надрывно:
– Горе путнику на зеленой равнине! Земля присосется к подошвам твоим и втянет во чрево свое… Вода загустеет, как черная кровь! С неба содрали кожу!
О, оно было таким красивым, небо. Медным и золотым, твердым и бархатным… В нем, как в подушке, утопали созвездия, его прикрывали от сырости ватные тучи, а на рассвете оно подергивалось сетью хлопающих крыльев…
ОНО СОЧИТСЯ СУКРОВИЦЕЙ.
Ничего. Трясись, маленькая бездарность, метатель гнилушек. Я доберусь, нет, не до тебя – до целой череды поколений, выродивших и выкормивших тебя. Я доберусь до ревущих в восторге площадей, до топочущих толп – и до смирных, тихих, уставившихся в щелку забора. Игра стоит свеч.
Он увидел вдруг давно забытую им вдову – ту, что приютила его на ночь и просила остаться дольше. Вдову жалили ее пчелы; распухшими губами она выкрикивала из последних сил:
– Леса простирают корни к рваной дыре, где было солнце! Петля тумана на мертвой шее!
Он усмехнулся желчно. Тут уж ничего не поделаешь – все новое приходит через муки. За все приходится платить, соплеменники.
Конечно, море тут же выплеснуло медузу обратно. Он пустил ее в воду и сказал «Иди домой», но волна, развлекаясь, швырнула ее на другой камень – еще более жесткий и сухой…
Сегодня я – океан. Я размажу о камни столько медуз, сколько мне будет угодно.
Что толку спасать ребенка, если он все равно умрет? Сейчас ли, потом… Ему лучше умереть сейчас, потому что иначе в один прекрасный день он обязательно захочет полюбоваться казнью. Не возражай, обязательно захочет. Для них, для этих, нет ничего интереснее подобной процедуры…
Как тяжело идет засов!
Он остановился ненадолго, чтобы передохнуть. А может быть…
Что-то изменилось. Факел по-прежнему чадил в стене, и тишина, нарушаемая свистящим дыханием…
Тишина ли?
«Руал… Руал…»
Снова ты. Серебряная чешуя. Гибкий зеленый хвост. Черный огонь в печурке. Колыбель за дверью. Но подожди меня… Ты снова будешь греться на плоском камне, и я подойду осторожно, чтобы не спугнуть тебя тенью…
«Руал! Руал!»
Нет, не проси. Я знаю, как надо. Подожди. Я сделаю свое дело и приду за тобой.
Голос захлебнулся.
Он снова взялся за горячий металл – и ощутил мягкий напор с той стороны двери. Будто порывы ветра наваливались снаружи, так что тяжелый засов, наполовину уже отодвинутый, ерзал в стальных петлях.
А, не терпится…
Не терпится явиться в этот бездарный, тусклый, слепенький мир. Как это будет? В одночасье? Понемногу? Мне хочется всего сразу, сейчас, немедленно. Я соберу их на площадь… А в центре будешь ты, маленький обладатель поцарапанного носа. Светловолосый, ухоженный… Не Ларт и не Эст, это потом, это мое дело. Я виноват перед ними, ну что и говорить, виноват… Пари с мельником, оно ведь было! А ты… Ну что я сделал тебе, скажи? Почему тебе так приятно топтать и глумиться?
Засов вздрагивал. Напор с той стороны нарастал. Да погоди ты, какая спешка…
