– А вы можете дать мне почитать? Так трудно найти новые книги. Я перечитал уже все, что есть дома и в школьной библиотеке. Я, конечно, меняюсь книгами со своими товарищами, но они любят, знаете, истории о приключениях школьников во время каникул.
– Хорошо, – сказала Элин. – Давай меняться. А что ты мне дашь? Я не читала американских детективов.
– Я дам вам Чандлера. Американские детективы гораздо ближе к жизни, знаете ли. Мне ужасно надоели истории об английских загородных домах и их обитателях, которые не способны и муху убить.
Странно, – подумала Элин, – мальчик, для которого английский загородный дом является частью его повседневной жизни, вдруг заявляет, что романы об американских сыщиках «ближе к жизни».
Она помолчала, затем спросила:
– А твоя мама читает детективы?
Билли ответил кратко:
– Моя мама умерла в прошлом году на Крите.
– О! – Элин прикрыла рот ладонью и почувствовала, как кровь отхлынула у нее от лица. Так, значит, Вэндем – вдовец!
Минуту спустя ей стало стыдно за эту радостную мысль, и она сразу прониклась жалостью к мальчику.
– Билли, это ужасно. Мне очень жаль.
В их разговор о книжных убийствах неожиданно вмешалась настоящая смерть, и ей стало не по себе.
– Что поделаешь, – промолвил Билли. – Это ведь война.
Он опять стал похож на своего отца. На какое-то время, пока он болтал о книжках, его захватил мальчишеский энтузиазм, но сейчас маска была снова надета – уменьшенный вариант той маски, которую носил его отец, – вежливость, сдержанность, поведение заботливого хозяина. «Это ведь война». Он явно повторял чужие слова, которые взял себе на вооружение. Интересно, его пристрастие к «настоящим» убийствам, противопоставляемым им «событиям в загородном доме», появилось после смерти матери? Вот он сидит, ерзает и оглядывается по сторонам – наверное, сейчас предложит ей сигареты, виски или чай. Трудно найти слова для взрослого человека, которого постигло такое горе, а в случае с Билли Элин чувствовала себя совершенно беспомощной. Она решила переменить тему разговора.
Результатом этого явилась неуклюжая фраза:
– Я полагаю, что, поскольку твой отец работает в генштабе, ты получаешь больше известий об этой войне, чем все мы.
– Наверное, это так, но обычно я не совсем понимаю, о чем идет речь. Когда он приходит домой в плохом настроении, это значит, что мы проиграли очередное сражение. – Он начал было кусать ногти, но затем засунул руки в карманы. – Я хотел бы быть старше.
– Ты хочешь на войну?
Он бросил на нее гневный взгляд, как будто думал, что она дразнит его.
– Я не из тех ребят, которые думают, что война – это как в ковбойских фильмах.
– Я уверена, что ты так не думаешь, – пробормотала она.
– Просто я боюсь, что немцы победят.
«Эх, Билли, – подумала Элин. – Будь ты лет на десять постарше, я бы влюбилась в тебя».
– Ну не так уж все страшно, – успокоила она. – Они же не чудовища.
Билли недоуменно взглянул на нее: «Зачем она сюсюкает с ним?»
– Они сделают с нами то, что на протяжении пятидесяти лет мы делали с египтянами, – сказал мальчик.
Это еще одна отцовская цитата, она была уверена в этом.
– Только тогда окажется, что все было напрасно, – добавил он.
Билли опять стал кусать ногти, в этот раз уже без стеснения.
«Что напрасно? – спросила себя Элин. – Смерть его матери? Его собственные попытки казаться храбрым? Двухлетняя война в пустыне, свидетелем которой он был? Европейская цивилизация?»
– Но ведь еще ничего не случилось, – возразила она тихо.
Билли посмотрел на часы, стоявшие на каминной полке.
– Мне в девять надо ложиться спать.
Как-то вдруг он опять превратился в ребенка.
– Тогда иди.
– Да.
Он встал.
– Можно я приду к тебе через несколько минут сказать «спокойной ночи»?
– Если хотите.
Он вышел.
«Интересно, что за жизнь они ведут в этом доме? – подумала Элин. – Мужчина, мальчик и слуга живут здесь вместе, и у каждого свои заботы. Существуют ли здесь смех, доброта и любовь? Есть ли у них время на то, чтобы играть, петь песни и устраивать пикники?» По сравнению с ее собственным детством, Билли жил просто в тепличных условиях, но вдруг это слишком «взрослый» дом для такого ребенка? Его рассудительность нравилась ей, но при этом он выглядел как ребенок, лишенный детских развлечений. Она почувствовала прилив нежности к нему, ребенку, который растет без матери в чужой стране, осаждаемой врагом.
Элин вышла из гостиной и поднялась по лестнице на второй этаж. Там находились три или четыре спальни, а в конце коридора узкая лесенка вела на третий этаж, где, наверное, спал Гаафар. Одна из дверей была открыта, и она вошла внутрь.
То, что она увидела, было мало похоже на детскую спальню. Что должно быть у мальчишек, Элин не знала точно – у нее самой были четыре сестры, но она все-таки ожидала увидеть модели самолетов, складные головоломки, игрушечную железную дорогу, спортивное снаряжение и, возможно, заброшенного плюшевого мишку. Она бы не удивилась, если бы обнаружила брошенную на пол одежду, конструктор на постели и пару грязных футбольных бутс на полированной поверхности письменного стола. Но то, что она увидела, вполне могло быть комнатой взрослого человека: одежда аккуратно сложена на стуле, на комоде сверху ничего не лежит, учебники ровной стопкой возвышаются на письменном столе, а единственная игрушка, лежавшая на виду, – картонная модель танка. Билли в застегнутой до подбородка пижаме лежал в кровати с книгой в руках.
– Мне нравится твоя комната, – соврала Элин.
– Хорошая комната, – сказал Билли.
– Что ты читаешь?
– «Тайну греческой гробницы».
Она присела на краешек кровати.
– Долго не читай.
– Я должен выключить свет в девять тридцать.
Неожиданно для себя она наклонилась и поцеловала его в щеку.
В этот момент дверь открылась и в комнату вошел Вэндем.
Его потрясла знакомая картина: мальчик с книгой в кровати, свет, падающий от ночника, и женщина, наклонившаяся, чтобы поцеловать мальчика перед сном. Вэндем замер, глядя на эту сцену, ему показалось, что он видит сон, но не может заставить себя проснуться.
Элин встала и произнесла:
– Привет, Уильям.
– Привет, Элин.
– Спокойной ночи, Билли.
– Спокойной ночи, мисс Фонтана.
Она прошла мимо Вэндема и вышла из комнаты. Вэндем присел на кровать на то место, где она только что сидела, и спросил:
