горечи, которую ты пил. Лицо твое чернело от гнева и унижений; а в груди твоей сердце сжималось от страха, как бы не исчезло с лица земли имя Израиля и единого бога его, Иеговы. Наконец, в мучениях и в суровых лишениях спало с тебя старое величие твое, и размножились, как звезды, грехи и беззакония твои. Иегова, бог твой, глядя на тебя, с гневом спросил: „Тот ли это самый народ мой избранный, с которым я соединился заветом правды и милости? Неужели он не умеет иначе хранить закон мой, как только на словах, противоречащих поступкам рук его? Неужели закон этот он видит только в жертвоприношениях, в пении, в молитвах и фимиамах, а не в восхождении по той великой лестнице, которую я показал во сне слуге моему Иакову, чтобы во все времена люди знали о том, как следует восходить ко мне, — познанию и совершенству!“
В этом месте голос читающего был снова заглушён глухим ропотом слушателей.
— Что это он такое читает? — спрашивали они друг друга. — Это написал плохой еврей, который скверные слова бросает в народ свой! А какие же это грехи и беззакония, которые размножились среди нас, как звезды на небе? А как же нам прославлять владыку мира, если пение и молитвы наши ничего не значат в его глазах?
Бледность Меира увеличилась несколько, когда он почувствовал, что слова его снова начали теряться среди вздымающейся волны недовольных или встревоженных голосов. Замолчать, однако, он был не в силах. И он читал дальше, а среди волнующихся людей любопытство вскоре пересилило другие чувства. Все притихли и стали слушать.
Слушали повествование Михаила Сениора о том, как, по приказанию короля и ради той любви, которую проявлял к нему народ, он стал во главе его и хотел повести по новому пути, в конце которого виднелось восходящее солнце нового дня; как ему ставили препятствия в этом его предприятии; как отвращали от него душу народа, как чернили его клеветой и как превратили его в жалкий прах, который стали топтать ногами враги его.
— „В голове моей шумели мысли, которых мне уже некому было высказать, так как все прежние друзья и ученики мои покинули меня! В груди моей горело пламя, возле которого никто не хотел греться, потому что народу моему вложили в уши, будто этот огонь зажжен во мне рукой дьявола! Лицо мое изменилось, а глаза мои стали, как те печальные звезды, что смотрят на мир сквозь большие тучи! Руки мои опустились бессильно, сон смерти стал овладевать мной, а из груди моей вырвался крик: „Владыка мира! Не покидай избранника своего! Дай ему такой сильный голос, чтобы он мог обратиться к тем, которые не родились еще, потому что те, которые живут, не хотят уже слушать его!“
„Я открыл святую книгу и прочел в ней: 'Если рука твоя бессильно опустится, ты будешь бороться дальше голосом своим, любовью своей и слезами своими за правду твою!'
'Правнук мой! Тот, который будет искать эту рукопись и найдет ее! Объяви народу моему, чего я хотел для него. Первое, чего я хотел для него, это — забвение. Хотел ли я, чтобы он забыл о боге своем, Иегове, и о том, что он Израиль — народ, у которого есть своя собственная душа и который в своем прошлом порождал великих мужей и создавал великие мысли? Нет, я не мог хотеть, чтобы Израиль забыл об этом, потому что мне самому становится сладко и сердце мое радуется при этом воспоминании. Но я хотел, чтобы Израиль забыл обиды и огорчения, причиненные ему чужими народами. 'Не помни обид! Не говори: отплачу злом за зло'. Map Зутра, ложась спать, каждый день говорил себе: 'Прощаю всем тем, которые опечалили меня'. Map Зутра был великим человеком'.
'А когда ты забудешь обиды, Израиль, тогда приблизишься к тем огням, которые ты называешь чужими и которые принадлежат всем. Чужие огни эти, от которых ты бежишь в своем упорном злопамятстве, зажигает своей рукой Сар-га-Олам, ангел познания, ангел над ангелами и князь мира. Священная наука — религия, но кто же сотворил и другие науки, как не тот, в котором живет совершенство познания? Вкусный плод райское яблоко, но неужели же нам не должно питаться и другими плодами земными? 'Придет время, когда весь мир будет полон знания, как полны водой пучины морские!' Слова эти сказал мудрец твой, которого прокляли твои мудрецы. Как назывался этот мудрец? Он назывался Моисей Маймонид, он был истинным пророком, у которого 'глаза были не сзади головы, а спереди' и который смотрел не на то, что было, а на то, что будет, и толкал народ свой к чужим огням; он знал, что придет время, когда тот, кто не сядет у этих огней, низвергнется в прах и грязь, а имя его станет посмешищем и предметом презрения для всех народов… Он был вторым Моисеем… Он был моим учителем, от которого пришли все радости и все печали мои…'
Тут читающий опустил на стол руки, державшие пожелтевшие листы, и, подняв лицо, на котором было выражение несказанного восторга, проговорил:
— Он был моим учителем, от которого ко мне пришли все радости и все печали мои…
Удивительная вещь! Учитель предка, умершего триста лет тому назад, оказался еще учителем живущего теперь молодого потомка! Из одного и того же источника изливались на обоих и радости и печали. В сердцах обоих он разжег самую высокую любовь, какая только существует на земле, героическую и мученическую любовь к идее. Но потомок его, читая слова предка, слова, рассеивавшие и освещавшие все его прежние сомнения и колебания, чувствовал только одну радость. Печали или страдания в эту минуту не было и следа в его сердце, переполненном могучей юношеской верой и надеждой.
Вдруг в толпе какой-то хриплый и тягучий голос воскликнул:
— Херсте! Херсте! Он восхваляет чужие огни! Он проклятого еретика называет вторым Моисеем!
Все головы повернулись к дверям, чтобы посмотреть, кто произнес эти слова. Это был реб Моше, который, стоя на скамейке у входных дверей, всей своей фигурой возвышался над волнующейся у его босых ног толпой. Он тряс головой, насмешливо смеялся и разгоревшимися глазами впился в Меира. Но любопытство народа не было еще удовлетворено; под изорванными одеждами усиленно билось много сердец от неопределенного, непонятного им самим волнения.
— Он из гроба говорит к нам устами своего правнука! Слушайте того, чья душа находится уже среди сефиротов! — отозвалось несколько голосов.
А какой-то сгорбленный старик, опираясь на палку, поднял голову, обратил на Меира свои щурящиеся глаза и несколько стонущим голосом заговорил:
— Как же мог Израиль греться на солнце познания, когда его отгоняли оттуда враги? Были у нас когда-то, ребе, знаменитые доктора и такие мудрецы, которые министрами состояли при могущественных королях… Но когда нас потом оттолкнули от врат мудрости, мы отошли и сказали: «Вот Израиль разрывает союз с чужими народами и будет стоять в стороне, как старший брат, которого обидел младший».
Меир смотрел на обратившегося к нему с этими словами старика не то с ласковой, не то с торжествующей улыбкой на губах.
— Ребе! — ответил он, — в рукописи моего предка есть ответ на твои слова.
— «Исчезнут грехи с лица земли. И грешников уже не будет», А когда исчезнут грехи и перед вами отворятся врата мудрости, быстрым шагом и с веселым сердцем входите в них, ибо наука самое великое орудие господа, который правит миром по вечным законам разума. «На дела творца не хотят смотреть». О таких сказано в писании: «Глупцы ненавидят познание!».
«Второе, чего я хотел для народа моего, это — памяти. Рава спросил Рабу, сына Моры: — Откуда возникла у людей поговорка: „Не бросай грязи в колодец, из которого пьешь“. — Раба ответил: — Оттуда, что и в Писании сказано: „Не отталкивай египтянина, ибо ты был гостем на земле его!“ — Элиазар, сын Азарии, говорил: — Египтяне приняли израильтян ради своей собственной выгоды, и все-таки Предвечный дал им за это награду. — А если тот край, колодцы которого снабжают тебя водой, а пашни хлебом, принял тебя не как рабочий скот, чтобы пахать ему землю, а как измученного брата, чтобы дать тебе отдохнуть на его груди, то какую же награду ты дашь ему, Израиль?
— „Не сказано: „Отнимайте у чужестранца добро его“, но: „Делитесь с чужестранцем вашим добром“. Не сказано также: „Пусть чужестранец живет среди вас, как среди саранчи, которая объедает хлеб с нив его“, но: „Пусть чужестранец живет среди вас, как если бы он происходил от потомков Израиля!“
„Когда сильными руками я держал бразды правления, врученные мне самим королем, нашлись двое бесчестных израильтян, которые, убежав в неприятельский лагерь, захватили с собой туда тайны
