И я дала им пять рублей за Библию мою, За этот яркий снеговей у жизни на краю, За то, что мы едим и пьем и любим – только здесь, И что за здешним Бытием иное счастье есть. ВНУТРИ СТРАШНОГО СУДА Не сломайте руки мне – хрусткие ледышки… Морды – мышки… щеки – пышки… Я лечу внутри Суда: под ногами – города; Я бегу до хрипа, до одышки По тяжелым облакам… юбка задерется – виден срам… А солдат глядит, замерзший, с вышки На летящую в небесах – меня!.. На шматок волос огня… На живот мой, локти и подмышки… Я жила, жила, жила. Я пила, пила, пила. Ела, ела, ела – и любила. Синие гвозди звезд… лес, зубцы пихт… мгла… Топор Луны… кометы метла… В руке ночной, черной, скрюченной, – звездное кадило… Руки, что нянчили меня, – мертвы. Губы, что кусали хлеб моих щек, – мертвы. На половые тряпки порваны пеленки. Истлел мой детский, в златых блестках, княжеский кафтан. Сгорел в печи мой детский барабан. Страшный Суд!.. прими голого ребенка. Прими голое, морщинистое, старое дитя. Бутылку жму к груди: о, не в вине душа. Седую бровь я пальцем послюню. Я ведь маленькая, Бог, а дура – будь здоров. Я не научилась за всю жизнь, посреди пиров, Съедать Царские яства на корню. Не выучилась, дура, – а хотела как!.. – Никогда не разменивать разменный пятак; Отрезать от пирога, чтоб не убывало; Нагло врать в лицо, чтоб свою шкуру сберечь, И так исковеркать грубую, горькую речь, Чтоб обсасывали косточки, грызли сладко, вопили: “Вкусно!… Дай еще!.. мало!..” Ах, дура, – бежала голяком! Ах, Федура, – не умела тишком: Все гром, да слом, да ор, да вор, да крик истошный! Вот и слышно было мя издалека Вот и знали все мя – от холопа до князька: Смех заливистый, посвист скоморошный! А и в Царских невестах ходила небось!.. А и в Царских дочерях походить довелось!.. А мне все у виска пальцем крутили: Что ты, девка, они ж подохли все давно… Что ты, кляча, в том лесочке темно, Ни часовни, ни креста на той могиле!.. Все Царское у тебя – и зипун, и тулуп. Все Царское у тебя – и изгиб ярких губ, И синь очей из-под век, и на плечах алмазный снег, и ожерелье вьюги. Вся жизнь твоя Царская – в огне и в беде. И ты, Царица, в небе летишь, на Страшном Суде, И сосцы твои – звезды, и руки твои – звездные дуги. И глаза твои, Царица, – один Сириус, другой Марс: Они жестоко и страшно глядят на нас, И ладони твои, Царица, – звездные лики: Они обернуты к нам, и пальцы подъяты, как власа, – Живи, Царица, еще час, еще полчаса, А там – душа пусть выйдет в звездном крике. И раскатится крик над ночной тайгой – Страшный Суд! И ты упадешь с небес, Царица! И тебя унесут, Увезут на телеге с зеленого льда расстрела: Ах, была ты дура из дур, что орала так – Вот молчанье навек, вот на глаза пятак, И это длинное, худое, животастое, ребрастое, старое, Царское, детское, нищее тело.
