Я вливаю кружку в рот с занебесной силой. И, кругом покуда смех, чад и грех вонючий, – Плача, я прощаю всех, кто меня замучил. ПЛАЧ ОВИДИЯ ПО ПУСТОТЕ МИРА Мне ветер голову сорвет. Кусты волос седые – с корнем Мне выдерет. Застынет рот. Подобны станут травам сорным Слепые пальцы. Небо жжет Алмазной синью зрак покорный. Взвивается поземки сеть. Я рубище давно не штопал. Забыл, как люто пахнет снедь. Забыл – в амфитеатре хлопал Рабу, разбившемуся об пол. Красиво можно умереть. А мир великий и пустой. В нем пахнет мертвою собакой. В нем снег гудит над головой. В нем я стою, полунагой, Губа в прыщах, хитон худой, Стою во прахе и во мраке, Качаю голой головой. Стою, пока еще живой. …Изюмы, мандарины – звезды Во хлебе неба. Эта снедь Еще не съедена. Как просто. Как все отчаянно и просто: Родиться. Жить. Заледенеть. *** Бей, бей ломом в лед, Хилый дворник, бей. Топ, топ, мой народ, Мимо всех скорбей. Бух, бух!.. – рукавиц На морозе – жесть. Бог, Бог, для синиц, Ты, наверно, есть. “Пить, пить!” – у крыльца – Крошево, вино… Бить, бить До конца Лед – мне – суждено. ФРЕСКА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ПАВЛИНЬЕ ПЕРО БРАК В КАНЕ ГАЛИЛЕЙСКОЙ …А в солнечный подталый день, Напротив церкви синей, Там, где завода стынет тень В огне трамвайных линий, – Там свадьба вольная жила, Дышала и гремела – На самом краешке стола, Близ рюмки запотелой. Здесь песню злую пел мужик О красном сорок пятом. Здесь над селедкой выл старик О времени проклятом. Здесь над невестиной фатой, Отмывшийся с дороги, Молчал солдатик молодой – Безрукий и безногий. Кричали тетки, обнявшись: 'Эх, горько! Подсластить бы!..' Рябиновкой глотали жизнь – И юность до женитьбы, С фабричной песней под гармонь, С плакатной матерщиной, – И старости печной огонь
